— Пойдем в гостиницу, — просто сказал Дмитрий.
Лицо Геси покрыл румянец, но она преодолела смущение, и, найдя в себе силы поднять глаза, решительно ответила:
— Да.
Приют для одиноких сердец располагался в неказистом здании с обшарпанным фасадом. Портье с полувзгляда понявший, что им нужно, принял деньги и, с поклоном протянув Будищеву ключ, мазнул его спутницу презрительным взглядом.
— Прикажете проводить? — с масленым блеском в глазах спросил он.
— Нет! — в один голос ответили они и поднялись по скрипучей лестнице.
Закрывшаяся с противным стуком дверь, отрезала их от остального мира, и в это мгновение всё окружающее стало нереальным. Остались только они вдвоем. Он и она. Мужчина и женщина. Губы нашли губы, руки сплелись с руками, а мешавшая им одежда разлетелась по разным углам.
Утром уставшие, но счастливые они лежали, прижавшись всем телом друг к другу.
— Что теперь будет? — неожиданно спросила Геся.
— О чём ты? — не понял её Дмитрий.
— О нас. Мои товарищи не поймут нашей связи и не одобрят её.
— А тебе нужно их одобрение?
— Нет. Я не то сказала. Просто я чувствую себя так, будто изменила нашему делу.
— Вашему делу или Ипполиту?
— Зачем ты так? — нахмурилась девушка. — Мы с ним свободные люди и ничем не связаны кроме общего дела. Он не раз мне сам об этом говорил.
— Хорошо пристроился, — хмыкнул в ответ Будищев.
— Ты ревнуешь?
— Сама-то как думаешь?
— Но это — мещанство!
— Послушай меня, Геся. Я про свободные отношения знаю больше, чем ты можешь себе представить, и если ты хочешь этого, то я только за. Но пока мы вместе, я ни с кем не хочу тебя делить. Это понятно?
— Да, но…
— Никаких, но! Только ты и я.
— Но как же мои товарищи? Я не могу их предать…
— Блин, что за фигню ты несешь? Эти твои «товарищи» рано или поздно встрянут в какой-нибудь блудняк и тебя за собой утащат. И когда к тебе придут жандармы, а они придут, то моментально раскроют твою маленькую тайну с липовым лютеранством и тогда, поверь мне, мало не покажется!
— Откуда ты знаешь?
— Что знаю? Что иудейка Геся Барнес внезапно стала лютеранкой Гедвигой Берг? Ну, милая моя, тут трудно не догадаться! Кстати, кто тебе помог?
— Гиршовский.
— Я так и думал. Так вот, его ты тоже подставишь, если попадешься!
— Но что мне делать?! Ты себе представить не можешь, как угнетаем наш народ!
— Ой, вот только не надо мне рассказывать за угнетение! Никого в России так не угнетают, как русских крестьян. Вот уж, действительно, бесправные люди.
— Да что ты такое говоришь! Ты хоть знаешь, что такое черта оседлости?
— Нашла чем удивить. Её обойти — раз плюнуть!
— И как же это?
— Сменить веру, получить образование…
— Да как ты смеешь так говорить?! Сменить веру! Да что ты себе позволяешь, ты думаешь это так просто?
— Фрау Берг, не делайте мне смешно!
Последняя фраза Дмитрия на какое-то время заставила замолчать расходившуюся Гесю, но, впрочем, не надолго.
— Будищев, вы — негодяй! — сообщила она ему, через некоторое время.
— Я знаю.
— И евреи, так не говорят!
— Ой вей…
— И так тоже!
— Ну, хорошо, не буду, — примирительным голосом начал Дмитрий, но обидевшаяся Геся решительно откинула одеяло и принялась одеваться.
— Отвернись! — потребовала она.
— Не могу, — честно ответил молодой человек. — Ты слишком красива!
Великий князь Алексей Александрович газет почти никогда не читал, и вообще прессой не интересовался, а потому и представить себе не мог, что какие-то вздорные газетёнки могут доставить человеку его положения столько неприятностей. И даже когда «его обожаемая Зизи», явно нервничая, стала жаловаться на плоские намеки в газетах, он не придал этому значения. Но время шло, за спиной царского сына стали всё громче и громче шушукаться, и, чувствовалось, что если дело пойдет так дальше, то дойдет и до оскорбительных выкриков со стороны черни. Но это, как говорится, полбеды, а что будет, если обо всём узнает государь?
Надо сказать, что повод для беспокойства у великого князя был. Император Александр II хоть и славился своим милосердием, иногда становился твёрд как кремень. Взять хотя бы историю с кузеном Алексея — великим князем Николаем Константиновичем![57] Конечно, в данном случае, до такого не дойдет, но, кто знает, как венценосный отец накажет непутёвого сына? А если в кругосветное плавание законопатит, подальше от Петербурга и Парижа? Брр… крайне неприятная перспектива!
И самый молодой контр-адмирал Российского Императорского флота отправился к начальнику третьего отделения — генералу Дрентельну.
— Это чёрт знает что такое! — бушевал он, тряся газетой перед лицом шефа жандармов. — Я настоятельно требую, чтобы меня и близких мне людей оградили от беспочвенных обвинений!
Генерал попытался вставить хоть слово, но, закусивший удила принц не желал ничего слушать, так что приходилось подобострастно молчать, ожидая пока его гнев уляжется. К счастью, надолго Алексея Александровича не хватило и скоро он умолк.
Александр Романович Дрентельн занял эту высокую должность не так давно, после трагической гибели своего предшественника — Николая Владимировича Мезенцова. В последнее время, у него было много забот. Студенческие волнения перемежались с крестьянскими бунтами, террористы устроили настоящую охоту за высокопоставленными чиновниками, включая самого шефа корпуса жандармов, и на фоне этого плоские намеки по поводу высокопоставленных особ в петербургских газетах выглядели сущей мелочью, но… личное обращение великого князя так просто не проигнорируешь.
— Заверяю Ваше Императорское Высочество, — решительно заявил генерал, — что мы примем самые строгие меры и в самом скором времени, найдем и показательно накажем виновных!
— Ну что же, — удовлетворённо отозвался великий князь. — Надеюсь на тебя!
— Будьте покойны, — поклонился Дрентельн, внутренне покоробленный неприятной привычкой некоторых членов правящего дома тыкать всем не зависимо от происхождения и занимаемой должности. — Я поручу расследование самым лучшим кадрам и сам лично прослежу за его ходом!
— Это правильно! Надзирать, неослабно надзирать!
— Слушаюсь Ваше Императорское высочество!
— Кому прикажете поручить? — осторожно спросил адъютант, когда высокопоставленный посетитель покинул кабинет начальника.
— Даже не знаю, — пожал тот плечами. — Может быть этому, как его… ну, что недавно перевели?
— Штабс-капитану Вельбицкому?
— Да. Ему. Всё равно без дела сидит, вот пусть и займется.
Прежде старик Филиппов очень любил вечера. Оно, конечно, придешь с работы умаявшийся донельзя, но Стеша встретит с доброй улыбкой, нальёт в чашку свежеприготовленных щей и пока тот ест, рассказывает обо всём, что за день в слободке приключилось. А голосок-то, какой ласковый? Будто птичка щебечет!
А теперь вроде всё то же самое, а не так. И щи на столе, и дочка рассказывает, да только не про бабские разговоры у колодца, а про то, как они в
