Его ухмылка растаяла.
– Нет, вождь.
Она натянуто кивнула. И сгребла две пельмешки.
– Правило номер два: «не транжирь еду».
Правила хорошего тона вынудили принца Жасимира изобразить некоторое осуждение, когда он тоже взял две штуки.
Не успела Фу сделать первый укус, как краем глаза заметила всполохи факелов на стали. По рынку шли Соколы, держа пики на караул.
Она сунула украденные пельмени в сумку и ткнула Тавина локтем. Тот с набитым ртом оглянулся. Покорно вздохнул:
– Такой уж выдался день, верно?
Сунув в рот второй пельмень, он повел их прочь с дороги в поросшие травой барханы между ними и бухтой. Фу не знала, сколько они тащились через дюны, позволяя острым стеблям облизывать ноги, но к тому моменту, когда они остановились, стены Чепарока оказались слишком, но все же недостаточно далеко.
– Вот. – Усталость истощила привычную напевность голоса Тавина, когда он указал на лесок из приземистых песчаных сосен на краю пляжа. – Это… это сгодится.
Жасимир не сказал ничего, только добрел до островка морской травы и рухнул. Фу последний раз оглянулась, подыскала себе кочку и позволила ногам расслабиться. Рукоятка меча Па колола под ребра, пока она ее не передвинула.
Только тогда она наконец вытащила из сумки пельмени и надкусила.
Па сперва их посолил бы, как всегда делал вождь Ворон.
Па рядом не было.
Тесто показалось сухим, кукуруза и потроха – клейкими. Они прилипли к небу и не отставали, пока она жевала, – густой комок, который было больно глотать. Тихое похрапывание свидетельствовало о том, что Жасимир уже заснул.
Через иглы песчаных сосен она видела бледную линию песка, серую размытость океана и, далеко-далеко, неприступные стены Чепарока.
Второй кусок было еще труднее прожевать, еще труднее проглотить.
Отстраненная часть ее хотела напиться воды. Какой абсурд! Сегодня ее сопровождала сплошная вода: от свежайшего резервуара дворянства до каналов Третьего рынка. Просто в тот момент она в ней тонула.
Пузырь надсадного смеха превратился в содрогание кашля, потом во всхлип, и вот уже Фу свернулась калачиком – она снова тонула, на сей раз в соли и огне, бегущих из глаз, из носа, изо рта.
Ей хотелось костра, хотелось котелка с рагу, хотелось шуток Сумасброда, дурашливых насмешек Обожателя и издевок Негодницы. Хотелось походных песен и соли. Хотелось слушать голос Па.
И чтобы рядом была та чертова кошка.
Пальцы потрогали ее дрожащее плечо и исчезли, исправляя оплошность. Справа зашуршал песок, когда кто-то сел.
– Извини, – сказал Тавин.
Часть ее съежилась от стыда за то, что плачет у него на виду. Вторая часть была слишком израненной и яростной, чтобы обращать на это внимание.
– Извини за моего родственничка на рынке, – продолжал он. – Извини за моих… за Соколов, за то, как они… как… как мы обращаемся с вами. Извини, что заставляю тебя сдерживать клятву. Я не хотел… не хочу… – Его голос дрогнул, и он оборвал себя. – Русана отдала Ворон Олеандрам, но Жас и я вовлекли твою семью в эту неразбериху сами. Мне так жаль.
Ей захотелось его ударить. Захотелось, чтобы он остался. Захотелось, чтобы сказал правду.
Но плач не покидал ее. И он тоже.
Слова полились, как слезы, обжигающие. Их не получалось остановить.
– Ненавижу. Ненавижу, что нам всегда приходится молчать, сдерживаться и делать нашу работу, потому что мы Вороны. Остальные всегда могут дать нам пинка, потому что все знают: если мы ответим, вы посыплете себя белой пудрой, назоветесь Олеандрами и перережете нас всех.
Слова лились и лились.
– А если не перережете сами, то отвернетесь и не будете мешать другим, и, когда они с нами покончат, скажете, что мы их спровоцировали, мы сами напросились себе на погибель, мы, и только мы, должны были держать язык за зубами, мы должны были заткнуться и сдержаться, мы всегда расплачиваемся за вас.
Соленая вода была повсюду и жгла.
– И теперь вот я должна бросить свою семью, я должна спасать тех, кто плевать хотел на мою касту, пока так им удобнее. Корона твоего принца будет сделана из моей шкуры.
Она ненавидела себя за то, что несколько дней назад напросилась на клятву. Она ненавидела Па за то, что он сделал ее ответственной. Ненавидела Подлеца, бросившего их на съедение волкам. Ненавидела Тавина за его молчание, за то, что не уходил, что заставлял изрыгать тошнотворный огонь из сердца вместо того, чтобы позволить ему испепелить ее.
– Извини, – снова сказал он.
Почему-то это вселило в нее еще большую злость.
– Ты такой же гадкий, – резко бросила она. – Так ведь проще, да? Верить во все то, во что принц велит тебе верить. Ты продолжаешь уверять себя в том, что он не может ошибаться, потому что иначе ты гибнешь за того, кто этого не стоит. Ты видишь, как с нами обращаются под присмотром его семейки, и все равно говоришь себе, что он будет хорошим королем.
– Я… – Его голос дрогнул. – Я не могу отвечать за… за Жаса. Но я клянусь, что, если мы из этого выпутаемся, я сделаю все, чтобы помочь тебе. И твоим.
– Почему я должна тебе верить? – Колени почти заглушили ее слова. – Почему я должна верить любому из вас?
Ветер долго играл иголками песчаных сосен, прежде чем Тавин ответил, обезоруженный:
– Я не знаю.
Он встал, еще одна тень на фоне ночного неба.
– Я покараулю. – Тавин побрел к просвету между деревьями. – Постарайся отдохнуть.
Там, где он был, образовалась пустота. Фу сглотнула, вытерла лицо сжатыми кулаками и свернулась в равнодушно-теплом песке.
Сон унес ее, несмотря на ураган в голове и в сердце, и не отпускал до тех пор, пока ей на лицо не лег свет дня.
Во рту был песок, сквозь сосны прорывались полоски рассвета, а в прохладном воздухе стоял странный звук. Начался прилив, и теперь волны бились всего в нескольких шагах от их лагеря. На опушке леска сидел Тавин, разглядывая восход и напевая себе под нос. Если это была песня, Фу не знала ее. Запинающаяся и неровная мелодия предназначалась для одного голоса.
Фу перекатилась на колени. Тавин посмотрел на нее, песня заколебалась. В его взгляде промелькнуло нечто, для чего они оба не могли подобрать слов, что-то между «ты мне нужна» и «прости».
Потом он повернул голову и посмотрел на Чепарок. Скользнул в укрытие.
– Кто-то идет, – прошептал он и потряс Жасимира за плечо.
Фу подкралась к опушке и выглянула через кусты. Из-за дюн появились две фигуры, огляделись по сторонам и направились к их песчаным соснам.
Песок зашуршал за спиной Фу – это поднялся принц.
– Думаю, тот, что в сером, из местных, – шепнул Тавин. – Вторая – Виимо. Она лучшая ищейка Русаны.
Фу догадалась, что Виимо – краснорожая кожемага с копной бледных кудряшек, которая по виду была на несколько лет их старше.
Кожемага. Стервятница. Сердце Фу заколотилось.
Женщина заставила своего спутника замолчать и
