– Она хотела, чтобы я делал свое дело, – упрямо напомнил Тавин. – Благодаря этому ты все еще жив.
– В замке у тебя это прекрасно получалось.
– Мы не в замке.
Взгляд принца задержался на Фу. Он насупился сильнее.
– Делай, как знаешь.
Он раскатал свою спальную подстилку и улегся, не произнеся больше ни слова.
Фу разделяла опасения Тавина. Если принц один останется в карауле, Стервятникам не составит труда его похитить. Была она уверена и в том, что эта ссора окажется не последней.
Она крутила холодный зуб Подлеца в пальцах туда-сюда. Довольно скоро Тавин прервал молчание.
– Есть хоть малейший шанс, что до Маровара ты сможешь поддерживать чары?
Фу скривила губы и потянулась к зубному мешочку Па. Среди Павлинов было немало колдунов, однако они с еще большим рвением старались платить как можно дешевле.
– Пожалуй, Па… хмм… недооценил наш запас, – призналась она. – Ты хочешь снова походить на принца?
– Мы не знаем, с чем имеем дело. И я его двойник не просто так.
– «Да» я так и не услышала, – заметила Фу.
Тавин не стал уточнять. Она выловила из мешочка зуб павлиньего чародея и села перед Соколом на колени.
Вызванная ею к жизни искорка хихикнула. Павлинья фрейлина, которая запускала причудливые иллюзии в королевской детской, чтобы добиться расположения королевы. Чем взрослее она становилась, тем больше жестокость и тщеславие разрушали ее, оставляя череду побитых слуг, обманутых торговцев и пухнущих сундуков. Когда за ней пришла чума, она погрузилась в собственные бредовые грезы, по-детски радуясь им до тех пор, пока лезвие Па не коснулось ее горла.
– Что ты видишь? – спросил Тавин.
Фу открыла глаза.
– Сокола, наглого и вздорного, – ответила она, передавая ему зуб. – Держи при себе, пока чары не спадут.
– Я хочу сказать, когда ты… не знаю… пробуждаешь зуб? Ты ведь так это делаешь?
– Я вижу их жизни. – Фу прищурилась, рассматривая лицо спящего принца, подмечая черты, которые следовало придать Тавину. – Пути, которые они выбирали. – Нос попрямее, глаза покруглее. – Как они умерли. – Уши, расположенные чуть пониже. – Что они сделали Воронам. Я видела, как жили все остальные касты. Не шевелись.
Хотя Тавин сунул зуб в рукав, он зудел в мозгу Фу, звонкий, как колокольчик. Она проследила на лице Тавина путь наследного права, водя пальцами так, что чуть не задевала кожу. Засечка на брови исчезла. Изгиб носа выпрямился. Локоны на затылке разгладились.
Она старалась не замечать жар, усиливавшийся под ее пальцами, не думать, исходит он от него или от нее.
Старалась она не думать и о том, что ей придется в точности повторить все это снова, когда зуб догорит через две ночи.
Тавин наблюдал за ее ладонью тихо, пока она не потянулась к рубцам на костяшках пальцев. Отдернул руку.
– Брось. Пожалуйста. Я… буду их прикрывать.
Вздрогнув, она лишь кивнула.
– Что-нибудь еще? – спросил он.
Фу изучила лицо Жасимира, потом повернулась обратно к Тавину. Чего-то не хватало. Она наморщила лоб, ища изъян.
– А, погоди-ка…
Тавин выдохнул.
– Я ведь так тебя ни разу и не поблагодарил. За все.
– Ворон не благодарят. Им платят. Иногда.
– Я серьезно. – Он перестал следить за тем, как она плетет чары, и теперь смотрел ей в глаза. – Ты ведь могла согласиться на предложение Виимо. Могла бы вернуть свою семью. Но ты нас не предала. Спасибо тебе.
Фу затихла.
Она покопалась в голове, ища остатки злобы, что-нибудь, чтобы провести еще одну черту между собой и Соколом. Однако на память приходили только Па, Негодница, Обожатель, Сумасброд и все те Вороны, которых она потеряла, а еще ненавистный клочок надежды на то, что она когда-нибудь найдет их снова.
Собственные слова не слушались Фу, а его продолжали роиться у нее в голове. К ее ужасу, комок в горле лопнул. Пламя костра расплылось в мути слез.
– О… о нет. Извини. Я не хотел доводить тебя до этого. Двенадцать печей! У меня с этим нелады. – Тавин накрутил рукав на большой палец и потянулся к ней, но остановился. – Ничего, если я…
У нее получилось молча кивнуть. Соколы не просили. Фу понятия не имела, как реагировать на просьбу.
Тавин промокнул ее слезы.
– Обещаю тебе, что, когда Жас будет в безопасности, я помогу тебе их выручить. Я бы поклялся Заветом, но полагаю, что тебе это уже поднадоело.
Фу смерила его усталым взглядом.
– Не пытайся втюхать мне милые словечки, Соколенок. Мы оба знаем, что ты будешь привязан к принцу до тех пор, пока один из вас не умрет.
Он покосился на Жасимира. Ответ прозвучал не так скоро и беззаботно, как она ожидала, да и не так громко.
– Я должен исчезнуть. После… Маровара. Таков божественный наказ, когда какой-нибудь принц из Фениксов выживает после чумы. Если его страж тоже продолжает мирно жить дальше, это воспринимается как дешевая шутка. Таверин ца Маркан умер четверть луны тому назад. Если я вернусь, стану заложником дворцовых теней. А жить призраком я не желаю.
Слово выскользнуло раньше, чем Фу успела его поймать:
– …больше.
На лице Тавина отразилось внезапное страдание, как языки пламени, раздирающие шелк.
– Больше.
Он сказал это совсем как Па всего неделю назад: «Нам нужна эта сделка». Только Тавину не требовалось принимать клятву. Ему нужно было принять свободу.
Фу отказывалась жалеть Сокола, даже симпатичного и утирающего ее слезы. Вместо этого она сказала:
– Ну, для начала нам это надо еще пережить.
– Это все скоротечно. – Он изобразил подобие улыбки. – Так сказала самая умная из моих знакомых девушек, значит, так оно и должно быть.
– У самой умной из твоих знакомых девушек семья оказалась в лапах чудовища. – Она запнулась.
Тавин покачал головой и поймал новую слезу, потом еще одну. Палец медленно скользил по ее щеке.
– Виновата королева, – сказал он. – И губернатор. И Клокшелом. – Тихо добавил: – Жас и я. Я сделаю все, чтобы это исправить. – Его рука опустилась и задела костяшки ее пальцев, все еще в ссадинах после Виимо. – Могу это залечить, если хочешь.
Она кивнула. Голос не слушался ее.
Тавин взял ее руки в свои, наморщил лоб. Когда на месте болячки образовывалась новая кожа, пальцы ощутили прежнее жаркое покалывание. Фу резко втянула воздух.
Он поднял на нее глаза.
– Извини. Я еще недостаточно поднаторел в целительстве.
И тут Фу увидела изъян в его маскировке: при свете костра стало заметно, что если в глазах Жасимира больше серого, то у Тавина они темные, ближе к золоту.
Откуда она это знала?
Она не понимала, почему не хочет этого менять. Она ненавидела его за то, что он вселял в нее надежду. Она ненавидела себя за то, что смела надеяться.
А потом она с ужасом и бешенством обнаружила, что ненавидит свое предательское сердце, пылающее чем-то, что совершенно не походило на ненависть.
Тошнотворный мороз пробежал по ее венам. Соколы не симпатизировали Воронам. Они ими пользовались. Тавин сумел неплохо завладеть доверием ее родичей,
