- Поздравляю, Кингсли. Ты новый нападающий команды в нашей церковной лиге.
- В школе ты был таким же странным? - спросил Кингсли. - Или это побочный эффект длительного воздержания?
- Ты не можешь отказаться. Мы уже заказали тебе футболку.
- Однозначно страннее со времен школы.
- Самое мудрое, что когда-либо говорил мне мой духовник, это то, что я могу быть священником и могу веселиться.
- Церковная лига футбола - это твое определение веселья?
- Это когда ты выигрываешь. Но первый Пресвитерианин обставил нас на прошлой неделе. Мы проиграли 4:1.
- Разве Пресвитерианцы не кальвинисты? - уточнил Кингсли. Сорен ненавидел кальвинизм.
- Теперь ты знаешь, почему мне нужна твоя помощь, чтобы уничтожить их.
- Если я помогу уничтожить Пресвитерианцев, что я получу взамен?
- Мою благодарность?
Кингсли молчал.
- Мою бесконечную благодарность? - Сорен повысил ставку.
Кингсли по-прежнему молчал.
- Ночь с Элеонор, как только она станет достаточно взрослой?
Кингсли прищурился на Сорена и почесал подбородок, раздумывая над предложением.
- Ты вместе с ней? В моей спальне?
Сорен молчал.
- Если ты чист, - наконец ответил Сорен, - и если будешь вести себя прилично, не дашь себя убить между настоящим и будущим, и если она одобрит эту идею.
- Согласен, - ответил Кингсли.
- Тогда договорились.
Кингсли взял футбольный мяч из рук Сорена.
- Первый Пресвитерианин никогда не узнает, что их поразило, - ответил Кингсли. Бок о бок они выбежали на поле, и в быстром порядке Кингсли принял главенство над командой, которая справедливо полагала, что, будучи европейцем, Кингсли играл лучше, чем они, поэтому и охотно следовали его наставлениям. Особенно юные игроки были в восторге. Целых два часа Кингсли не думал ни о предстоящих результатах анализов, ни о записи Роберта Диксона, ни о том, чтобы уничтожить Церковь Фуллера.
И ни разу он не подумал о Сорене иначе, как о досадно хорошем игроке своей команды.
Когда тренировка завершилась, они вернулись в церковь потные и уставшие. Но это был хороший пот, хорошая усталость.
- Признайся, тебе было весело, - сказал Сорен. - Веселье, не связанное с сексом, наркотиками, шантажом и/или подкупом окружного прокурора.
- Я не подкупал прокурора ради веселья. Это была просьбы ради тебя.
- И я ценю это. Как и Элеонор, даже если и не знает, что ты сделал ради ее благополучия.
- Когда-нибудь она загладит свою вину передо мной, - ответил Кингсли, пытаясь подначить Сорена и преуспел в этом.
- Я сказал, если она одобрит эту идею. Она может и не согласиться.
- Ты даже сказать об этом не можешь с серьезным лицом.
- К сожалению, я признаю это.
- Знаешь, - начал Кингсли, доставая ключи из кармана. - Я бы присоединился к команде и без ночи с твоей девушкой.
Сорен улыбнулся и отвернулся, направляясь к церкви. Он прокричал на французском.
- Я бы дал тебе ночь с ней без твоего участия в команде.
Кингсли рассмеялся. Может, этот священник не так уж и плох.
Глава 19
- Вы хотите, чтобы ваши будущие дети получили укол булавкой?
- Нет, - выдохнул Кингсли.
- Тогда, молодой человек, предлагаю вам стоять смирно.
- Я стою смирно, - ответил Кингсли и закатил глаза. Сначала Магдалена, теперь синьор Витале. Кингсли решил, что за этот век он более чем истратил свою квоту на страдания от жестокого обращения с итальянцами.
- Стойте более смирно, - сказал невысокий седовласый мужчина у его ног.
- Кинг, - сказала Сэм, раздраженно постукивая ногой. - Стой смирно.
- Когда передо мной на коленях мужчина, стоять смирно считается за оскорбление, - заметил Кингсли.
- Не льстите себе. Вы не в моем вкусе. - Портной, сеньоре Витале, посмотрел на него снизу.
- Вы натурал? - спросил Кингсли. Он всем приходился по вкусу. Кроме Сэм.
- Нет, но вы француз.
- Итальянцы... - Кингсли покачал головой. - Послушайте, я тоже не поклонник Наполеона. Но это было сто девяносто лет назад.
- У итальянцев долгая память.
Кингсли заставил себя не двигаться, не дышать и не думать.
- Лучше, - похвалил синьор Витале. - Намного лучше. Скоро ты будешь выглядеть как новый ты.
- Я думал, что прежним я выглядел хорошо.
- Ты одеваешься как гей-бродяга, - заявил синьор Витале.
- Неправда, - вмешалась Сэм, вставая на защиту Кингсли.
- Merci, - сказал Кингсли.
- Он одевается как бисексуал-бродяга.
Кингсли уставился на нее.
- К вашему сведению, я считаю себя пансексуалом.
- Значит ли это, что ты любишь трахать сковородки?
- Это значит, что я люблю трахать все подряд.
- Типичный француз, - вздохнул Витале.
- Я плачу за эти оскорбления в адрес моей нации? - спросил Кингсли.
- Да, - ответил Витале. - Для французский клиентов пятипроцентная наценка.
- Сделайте два с половиной процента. Я только наполовину француз.
За свои двадцать восемь лет Кингсли повидал немало мужчин, стоявших перед ним на коленях на уровне промежности. Синьор Витале получил бы приз за самого старого и самого непривлекательного из всех мужчин, оказавшихся в таком положении. Он пытался не смотреть вниз, пока Витале делал самые незначительные изменения в брюках, закрепляя ткань и отмечая ее мелом.
- Хорошо. С тобой покончено. - Витале хлопнул в ладоши и с помощью Сэм поднялся на ноги. - Можешь их снимать.
С облегченным вздохом Кингсли зашел за ширму, где оставил свою обычную одежду. Ему не стоило позволять Сэм уговаривать его обзавестись новым гардеробом. За месяц она завладела всей его жизнью. Сэм привела в порядок все его файлы. Наняла экономку, женщину, которая когда-то работала в порнографической студии и поэтому была равнодушна ко всему, что происходило под крышей Кингсли. После одного сеанса с Анитой, боль в груди значительно уменьшилась.
Кингсли снял пиджак, но остановился, когда заметил кое-что на стене. Он подошел к ней, смотрел это, изучал...
- Кинг, что там? - спросила Сэм, подойдя к нему.
Он указал на крест на стене. Небольшая красивая вещица, шесть дюймов в длину, шесть в ширину. Он не сразу заметил его, потому что золотистый цвет сливался с золотисто-зелеными обоями.
- Это крест гугенотов, - ответил Кингсли. - Видишь? На верхушке Мальтийский крест - четыре точки - четыре Евангелия, восемь концов - восемь Заповедей Блаженства[15]. Голубь внизу - это Святой Дух.
- Не трогай, - сказал синьор Витале, когда вернулся из примерочной. - Это принадлежало моей бабушке.
- Ваша бабушка потомок гугенотов?
- Да, - ответил Витале, явно озадаченный. - Я же говорил, у нас долгая память. А что?
- Семья моего отца тоже произошла от них. Предположительно, мы скрывались в Италии в течение трех поколений, прежде чем вернуться во Францию.
Витале вытянул шею и изучал Кингсли сквозь свои маленькие круглые очки.
- В тебе течет итальянская кровь, -
