Когда луна окрасила Сантос в белые и лиловые цвета, мы поспешно загрузились в шлюпку, заваленную всяким барахлом, продуктами и оружием. Мы с трудом пробрались через заросли похожих на змей мангров и, наконец, очутились на сухой земле, на опушке леса. Сначала он был не слишком густым, и на землю местами пробивался лунный свет. Мы долго шли тропинками, пробитыми животными, но потом были вынуждены пустить в ход мачете, чтобы пробиваться через густой подлесок.
Тем не менее дорога не представляла особых трудностей, так как молодые побеги и лианы легко можно было срубить мачете. Листва над нашими головами постепенно сгущалась, и скоро нам пришлось продвигаться вперед в почти полной темноте.
Севентос зажег ацетиленовую лампу, бросавшую на тропу яркий луч света.
Внезапный удар выбил из его рук лампу, сразу же погасшую на земле.
— Брр! — фыркнул Севентос. — Вы видели? Это была летучая мышь! Гигантская летучая мышь!
Через несколько минут целая стая этих жутких ночных существ кинулась на нас из темноты. Своими перепончатыми крыльями мерзкие чудовища хлестали нас по рукам и лицам, так что мы кричали от боли и отвращения.
— Похоже, наши дела приняли плохой оборот, — пожаловался Попадопулос. — Пожалуй, нам стоит вернуться на судно. Какого черта, почему мы не дождались дня, чтобы отправиться в поход?
— Ты забыл про карантин, — оборвал его Севентос. — Если портовая полиция поймает нас, каждый заработает по четыре недели больницы.
— Больница в Сантосе хуже тюряги!
Все затрепетали гораздо сильнее, чем от нападения летучих мышей. Мы хорошо представляли, что больница в этом городе кишит клопами, тараканами и тысяченожками. И кормят там преимущественно супом с формалином. Что касается питья, то напиться в больнице можно только мыльной водой. По сравнению с больничным режимом лес, по которому мы блуждали, был гораздо меньшим злом, несмотря на все его ужасы.
Внезапно Блиц пробормотал:
— Смотрите, впереди виден огонек. Что это — костер или лунный свет?
Мы быстро выяснили, что светлые блики впереди не были связаны ни с костром, ни с луной; это были громадные фосфоресцирующие бледные поганки.
Их свет, хотя и очень слабый, позволил все же нам более уверенно передвигаться по лесу. Мы шли вперед еще часа полтора. Светящиеся грибы стали попадаться гораздо реже; здесь они были без шляпок, и только жалкие подгнившие ножки местами слабо светились в сомкнувшейся вокруг нас темноте. Казалось, что мы очутились в тисках каменных стен.
Мы решили остановиться, покурить и немного отдохнуть, пока великий небесный огонь не избавит нас от смертоносной тьмы.
— Нужно разжечь костер, — предложил грек.
В этот момент на меня навалилось ощущение дурноты, меня придавила к земле странная тяжесть, а под веками словно оказался насыпан песок.
— Да, конечно, нужен костер, — пробормотал я в полубессознательном состоянии.
Я увидел, как по земле побежали небольшие язычки огня; они то угасали, то снова разгорались, и, в конце концов, передо мной разгорелся большой костер.
Мне послышалось, как Севентос заявил, что будет поддерживать огонь, потому что костер обязательно привлечет львят, и он сможет без труда поймать их. Блиц возразил, что эти легендарные львята всего лишь обычные циветты[8]. Завязался спор.
Не знаю, чем он закончился, потому что я провалился в тяжелый сон.
Когда я очнулся, что-то холодное и липкое закрывало мне лицо. Острая боль сверлом впивалась в мою голову. Я ощущал, что мои ступни находились где-то страшно далеко от меня, словно ноги у меня стали невероятно длинными. В то же время я почувствовал на редкость отвратительный запах.
Открыв глаза, я увидел перед собой противную морду; потрясенный, я понял, что громадная жаба взгромоздилась мне налицо. Я заорал от ужаса и отвращения.
Мерзкое животное свалилось с меня и поползло в кусты, испуская странные крики.
Светало.
— Вы видели эту уродину? — обратился я к товарищам. Нет, они ничего не видели, но сказать об этом не смогли. Они неподвижно сидели вокруг почти погасшего костра и молчали.
Я с ужасом понял, что все они мертвы.
Когда я вернулся на судно, больной и растерянный, метис Ирмагос рассказал мне:
— Вы устроились на отдых под деревом упа-упа; это ядовитое дерево, убивающее все живое, что способно дышать. Выживают под ним только змеи, лягушки и жабы. Если бы не эта жаба, не дававшая вам глубоко дышать и увлажнявшая вам рот своей слизью, вы неизбежно последовали бы за своими товарищами в мир теней.
Дурман-трава
Еще совсем недавно на вечерних посиделках в прирейнских деревнях рассказывали легенды о траве, вызывающей помутнение рассудка.
Рассказывали, к примеру, как один крестьянин неосторожно перешел луг, заросший этой волшебной травой. После этого он сорок лет ходил вокруг своей хижины, считая, что совершает кругосветное путешествие. Очнулся он совершенно седым, без зубов и с глубокими морщинами на лице, по-прежнему находясь возле своего жилья.
Говорят, что эта трава растет только на берегах Рейна. Но я уверен, что это приключение такая же выдумка, как и история человека тысячного года.
Десятое столетие в Европе заканчивалось в тревожном ожидании конца света. Уверенность, что тысячный год является роковой датой, заметно повлияла на обычаи. Все исторические документы этого времени содержат одно и то же наблюдение: вера в эти годы заметно укрепилась, и все стали думать прежде всего о спасении.
В своем громадном замке Годесберг, грозно возвышавшемся над рекой, его владелец Вернер, вероятно, тоже думал о спасении, будучи уверенным, что он безнадежно погиб.
Разве он не продал душу дьяволу в ту страшную ночь, когда ведьмы, оседлавшие метлу, устремились на шабаш? Точнее, не продал, а обменял на философский камень, способный превращать свинец в золото.
Мир приближался к гибели, и уже широко распахнулись врата ада, где Сатана поджидал толпы грешников.
Барон Вернер, любовавшийся в своих подвалах сказочными сокровищами, безуспешно пытался найти возможность избежать страшного наказания, казавшегося неотвратимым.
Тяжелыми шагами, такими же тяжелыми, как свинец, который он одним движением руки превращал в золото, барон Вернер поднялся из подвала, чтобы в последний час подышать свежим ночным воздухом.
И в этот момент он наступил на траву, вызывающую помутнение рассудка, выросшую у основания башни.
***
Тысячный год прошел; весь христианский мир пел осанну Господу, отложившему на неизвестный срок день гнева.
Сатана с зубовным скрежетом прикрыл врата в геенну огненную, оставив небольшую щель для обычных поступлений.
Он обратил внимание на Вернера, ходившего кругами вокруг своего замка, и с удовольствием ухмыльнулся.
«Что ж, ничего страшного, — подумал он. — Я вполне могу подождать следующего конца света, который может оказаться подлинным…»
Промелькнули годы, прошли столетия. Замок Годесберг, сильно пострадавший от войн, многократно прокатившихся над этим краем, превратился
