– Ты что, ее понимаешь? – удивилась Агата, незаметно подошедшая к брату.
– Да, мы разговариваем, – важно ответил Питер. – Ее очень легко понять, если хочешь.
Тем временем Офелия с лошадкой в руках доплыла до островка с гротами. Она бережно поставила игрушку на край бетонной площадки, снова обернулась.
– Ага, – кивнул Питер. – Ты все правильно делаешь. Теперь повози ее.
Когда деревянные колеса коня зашуршали по берегу островка, Агата пришла в восторг:
– Ой, да она смышленая! Смотри – играет!
Она захлопала в ладоши, и этот звук напугал Офелию. Русалка оставила игрушку и с громким всплеском ушла под воду.
– Ну вот, – протянул Питер огорченно. – Спасибо, Агата.
– Извини. Я настолько удивилась, что не смогла сдержаться. Не думала, что она такая… не примитивная.
– Да она умнее тебя. Просто в ее мире нет того, к чему привыкли мы. Вот я и знакомлю ее с разными предметами, – гордо заявил Питер. – А папа ее все на подзыв тренирует. Будто она собака. А Офелия умеет играть, удивляться, у нее есть эмоции.
– Она так страшно открывает рот, будто готовится прыгнуть и отхватить тебе руку, – призналась Агата, поглядывая опасливо на водную гладь.
– Она так улыбается, – с укоризной произнес брат. – Больно нужно ей прыгать и кусать, сама подумай. Кто к ней с добром приходит, того она с добром и принимает.
Питер посадил пупса у ограждения и повернулся к сестре:
– Не говори родителям, что мы играем. Если нам это запретят, Офелия останется совсем одна.
– Пит, я боюсь, что… – начала она тоном мамы.
– Выключи взрослую, – устало попросил мальчишка. – Она просто хочет с кем-нибудь дружить. А ваши идиотские страхи все портят. Я тоже был дураком и боялся. И никому не было при этом хорошо. Ни мне, ни ей. Страх заставляет людей делать то, о чем они потом будут долго жалеть. Если не станут мерзавцами, поддавшись страху и наплодив монстров внутри своих голов. Офелия такая же, как ты и я. И ее не бояться надо, а учиться понимать.
Агата прищурилась, пожала плечами.
– Папа в курсе твоих странных взглядов?
– Нет. Папины монстры старые и сильные, еще с войны, – вздохнул Питер. – И взрослые никогда не слушают детей. Думают, что мы глупее. А глупый не тот, кто мало знает, а тот, кто слушает монстров в своей башке и все понимает наоборот.
Агата взъерошила ему волосы, ткнула пальцем в кончик носа. Необидно, просто играючи.
– Вот станешь взрослым – забудешь все свои теории, – проговорила она назидательным тоном. – Будешь думать совсем иначе.
– А я постараюсь не забыть, – сказал Питер и сел на скамейку.
Сестра хотела что-то снова возразить, но тут над садом разнесся крик миссис Палмер:
– Питер! Питер, срочно сюда! Бегом!
Мальчишка вздрогнул, испуганно моргнул. Щеки вспыхнули ярким румянцем, затем побледнели. Он вскочил со скамейки и неуклюже потрусил туда, откуда слышался мамин голос. Агата пробормотала себе под нос: «Интересно, что он такого натворил?» – и пошла следом за братом. У кустов, где ведущая к пруду каменная лестница превращалась в дорожку, девушка оглянулась.
Русалка увлеченно катала по кромке островка деревянную лошадку, усадив на нее пластмассового пупса.
Глава 21
Конни Беррингтон заметно нервничала и не выпускала сигарету изо рта, а молодой рыжий полисмен был растерян и, похоже, напуган.
– Миссис Палмер, – неуверенно обратился он к матери Питера, – понимаете, ситуация очень серьезная, я прошу вас помочь нам. Вас и вашего сына. Питер, вы же с Йонасом были друзьями?
Слово «были» ударило неожиданно больно. Питеру стало так страшно, что он схватился за мамину руку. «Были». Так говорят, когда человека уже нет. Нет человека – нет и дружбы, потому «вы были друзьями». Питер крепко-крепко зажмурился, стараясь отогнать от себя это страшное слово, не допустить и мысли о том, что с Йонасом что-то могло случиться.
«Йонас в порядке, – твердил он про себя. – Он в порядке, он живой, ему ничего не угрожает. Ничего не могло случиться».
– Почему «были»? – сухо спросила Оливия Палмер. – Что произошло? Кто дал вам право разбрасываться такими словами при ребенке?
– Он пропал, – произнесла Конни, буровя миссис Палмер тяжелым взглядом. – Констебль Хоран уже сказал вам.
Хозяйка дома, стоящая у ворот, отступила на шаг назад, сделала приглашающий жест:
– Давайте пройдем в гостиную. Я налью вам чаю.
– Я бы предпочла не тратить время на чай, – ответила тетка Йонаса.
Питер смотрел на нее, и ему хотелось орать: «Это вы во всем виноваты! Вы его ненавидите! Он уже давно хотел уйти!», но страх и разгорающееся чувство собственной вины приказывали мальчишке молчать. Полисмен склонился к лицу Питера и еще раз спросил:
– Ты же его друг, так?
От него пахло табаком. И нечищеными зубами. В молодом человеке и то, и другое было одинаково противно. Питер сглотнул, отстранился.
– Мы друзья, – ответил он и добавил: – Но я ничего не знаю.
– Йонас подрабатывал у нас садовником, – вмешалась мама. – Последний раз приходил помочь мне больше недели назад. Больше я его не видела.
Питер не знал, что сказать. Ему хотелось только спрашивать, требовать, трясти взрослых за руки, выбивая те ответы, которые успокоят, убедят его в том, что все хорошо. Что ничего не случилось.
– Питер, пожалуйста… – Тетка Йонаса каждое слово произносила настолько четко и вежливо, будто не двенадцатилетний мальчишка перед ней стоял, а как минимум его величество Георг Шестой. – Скажи, когда ты видел его последний раз?
Отвечать не хотелось. Питер слишком хорошо помнил, как уходил в тот день с ручья. Бежал, стиснув зубы, толкая перед собой тяжелый велосипед. И ругал последними словами двух дураков, которые не достойны были называться друзьями. И когда обернулся, – единственный раз! – увидел, что Йонас стоит на тропинке и смотрит ему вслед.
От стыда горели уши. Как он мог так обойтись с друзьями, как?
– Питер, ты очень нам поможешь, если ответишь на простые вопросы, – снова обратился к нему полицейский.
– В субботу, – еле выдавил мальчишка; язык во рту был как деревянный, слова рождались с трудом. – На ручье.
– На каком ручье? – Констебль Хоран достал из кармана блокнот и карандаш. – Расскажи, пожалуйста, во сколько это было?
Питер оглянулся на маму, безмолвно прося защиты, а потом подумал: «А чем она может мне помочь? От чего защитить? Я обидел своих друзей, я сам виноват. И Йонас пропал… Мама не поможет».
– Ручей в полутора милях отсюда. Туда, к востоку. – Он махнул рукой, указывая направление. – Мы там рыбачим иногда.
– Во сколько вы были там в субботу?
Кончик карандаша с готовностью застыл над раскрытым блокнотом. Как хищник, который выследил добычу, и готов кинуться.
– После обеда, – ответил Питер. – И часов до шести. Я первый оттуда ушел.
– Констебль Хоран, – вмешалась тетка, тронув полисмена за рукав. – Он был дома после этого. Пропал утром.
Мама положила ладони Питеру на плечи: я с тобой, не волнуйся,
