Отец побелел, схватил Питера за руку так, что стало очень больно, и поволок в коридор. Питер рыдал и упирался, отчаяние заполнило его до краев и теперь текло бессильными слезами. Леонард Палмер втолкнул сына в его комнату и захлопнул дверь. Мальчишка бросился обратно, принялся дергать ручку, но дверь оказалась запертой снаружи.
– Папа, открой! Выпусти меня! Я тебя не-на-ви-и-ижу!
Питер осел на пол у двери и забился в тихой, безутешной истерике. Вот и все. Что-то хрупкое, что казалось прежде незыблемым и крепким, сломалось с чудовищной легкостью. И там, где Питер привык встречать понимание, разверзлась пропасть, в которую он сорвался и падает, падает…
На первом этаже отец о чем-то громко и резко говорил с мамой. Изредка в беседу вклинивался голос Ларри, лаяли бишоны, привлеченные необычным для вечера шумом. Потом отец куда-то позвонил, несколько минут говорил по телефону. А потом все постепенно утихло. Когда совсем стемнело, к двери комнаты Питера подошла Агата. Поскреблась тихонько и, когда поняла, что младший брат сидит и слушает по ту сторону замочной скважины, прошептала:
– Пирожок, завтра утром отец отвезет тебя к тетке в Бристоль. Напиши записку ребятам, я передам Йонасу.
– Выпусти меня, – зашептал Питер умоляюще. – Пожалуйста, открой дверь!
– Ключ у папы, – вздохнула Агата. – А он рвет и мечет.
– Тогда, пожалуйста, позови маму. Я есть хочу. И в туалет…
Агата ушла. Питер долго вслушивался в ее удаляющиеся шаги и все думал, что сказать маме, когда она придет. Но так и не надумал. Все силы ушли на бунт в отцовском кабинете. И слова кончились.
Мама молча сопроводила Питера в туалет, потом на кухню, где поставила перед ним тарелку с чуть теплым мясным пудингом. Села за стол напротив сына, подперев ладонями щеки. Взгляд у нее был пустой, лишь в самой глубине серых с прозеленью глаз таилась невысказанная грусть. Мальчишка ковырнул еду пару раз, и аппетит пропал совсем. Когда чувствуешь себя чужим в своей же семье, вообще пропадают любые желания. Снова подумалось о Йонасе: каково ему день за днем жить под одной крышей с человеком, который никогда не испытывал к нему ни любви, ни привязанности? Сам Питер нечасто ссорился с родными, и чувство отчуждения, возникающее в ссорах, очень пугало его с самого детства. Ему даже снились кошмары, в которых он совершенно один пробирался сквозь толпу людей с нарисованными карандашом одинаковыми лицами: две точки глаз, прямая линия рта.
Глаза мамы были такими точками. А губы кривились, отчаянно сопротивляясь участи застыть равнодушной прямой. Питер подумал: а вдруг они меня разлюбили? Или оно вот-вот случится, прямо сейчас, если ничего не сказать, не вмешаться, не остановить…
– Мама. Я очень тебя люблю.
Он не узнал своего голоса – настолько хрипло и сорвано тот прозвучал. Как будто это не он сказал, а что-то чужое, во что он превратился в глазах родителей. Подменыш, жутких сказок о котором Питер когда-то наслушался от деревенских.
– И я тебя люблю, – таким же чужим голосом ответила мама.
– Пожалуйста, не отправляйте меня в Бристоль! Умоляю, не надо!
Оливия Палмер вздохнула и закрыла глаза. «Она тоже устала, – подумал Питер. – Ей не все равно, ей тоже плохо, когда мы ссоримся». И он зацепился за эту мысль и снова попросил:
– Пожалуйста, не прогоняйте меня. Я попрошу прощения у папы, я извинюсь перед миссис Донован…
– Никто тебя не прогоняет. Погостишь неделю у тети Терезы и дяди Фреда. И после выставки папа за тобой приедет.
Питер съежился над тарелкой, поник головой так, что темно-русая челка чуть не легла в пудинг.
– Мама, пожалуйста…
– Ты наказан, Питер. Доедай, и я тебя провожу в комнату. Вставать придется рано, ехать далеко.
Будто кто-то задул свечу. Огонек надежды, что теплился внутри Питера до последнего, дрогнул и погас.
– Позволь мне попрощаться с Офелией, – едва слышно попросил Питер.
– Давай без траура, хорошо? Вы увидитесь через неделю.
– Мама, это мой друг. А я – ее единственный друг. Мне обязательно надо ее увидеть.
– Утром. Все утром.
Когда за мамой закрылась дверь и в замке повернулся ключ, Питер открыл окно и лег животом на подоконник. Нет, не слезть. Лестница слишком далеко стоит, а прыгать на раскидистые кусты маминой любимой розы слишком опасно. Да и куда идти, если получится выбраться из дома? Тетка Йонаса и родители Кевина приведут Питера обратно, как только он объявится у них на пороге. Идти пешком в Дувр и умолять Стива Фрейзера приютить его было уж совсем глупой затеей. А жить на иве у ручья можно только до первого серьезного дождя. Да и как выжить, когда не умеешь готовить, охотиться и строить хоть что-то, кроме шалаша? Можно утащить у отца плащ-палатку и котелок и питаться рыбой, но надолго ли хватит терпения? Питер грустно усмехнулся, вспомнив сказку про трех поросят. – Не братьями они были, – вздохнул он. – Скорее, отцом и сыновьями. Папа умел строить настоящий дом, а дети – только шалаш из палок. Нет, конечно, никуда он не сбежит. Это только Йонас смог пройти через две страны и перебраться через пролив. Потому что Йонас – это Йонас. Почти герой комиксов. Или как Джеймс Бонд, только молодой совсем. Питер включил настольную лампу, вытащил из стопки чистый лист бумаги и принялся выводить подаренной отцом авторучкой: «Йон, привет! Я здорово разозлил отца, и он отослал меня к тетке в Бристоль. Мама говорит, это на неделю. Пригляди тут за Офелией, пока я буду в ссылке. За меня не волнуйся, я в полном порядке. Кеву привет, я попробую позвонить ему из Бристоля. Пит». Он подумал и приписал: «Йон, ты охрененный друг и мировой парень. С меня значок бристольских £малиновок“ [6]. Или вымпел».
Питер сложил лист вчетверо, написал на нем имя Йонаса и оставил на столе. Разделся, забрался в кровать и уснул, обернувшись одеялом.
Утром его разбудила мама. Питер схватил адресованную другу записку, по дороге в умывальню подсунул ее под дверь комнаты Агаты. Наскоро позавтракал, положил в приготовленную сумку с вещами бумагу и карандаши. Подумал и добавил библиотечную книгу про оттудышей, которая показалась ему самой правдоподобной. Остановился у окна: на улице собирался дождь, у ворот уже урчал мотором отцовский «Силвер Клауд».
– Питер! – услышал мальчишка. – Спускайся быстрее!
Он подхватил свои вещи и со всех ног понесся в нижнюю гостиную. Распахнул дверь, бросил сумку на лестнице, щелкнул выключателем подсветки и подбежал к иллюминатору.
– Офелия! – позвал он, ударив ладонью в стекло. – Офелия!
Он не думал, что она услышит: Офелия по утрам любила поспать, появлялась
