Мужик повернулся ко мне и шмыгнул носом.
«Что-то типа рации, — подумал я, — классная штука и довольно компактная…»
— Васильевич, на нарика он вроде не похож. И руки у него чистые. Я имею в виду вены… — пробубнил милиционер.
— Вы где проживаете, гражданин? — поинтересовался лысый.
— В Ленинске, — пожал я плечами.
— А здесь чем занимаетесь?
— Я же вам говорил. В пионерский лагерь приехал, на первую смену.
— Не староват ли ты для пионера, мужик? — хмыкнул лысый, и обернулся к сержанту, — Лавров, ты на внешность не смотри. Руки могут быть и чистые, эти торчки сейчас внутрь всякой гадости наглотаются, а потом зеленых человечков видят и с пнями в лесу разговаривают…
— Какого вы года рождения? — строго спросил милиционер.
— Тысяча девятьсот семьдесят шестого.
— Ну примерно так оно и есть. Так какого хрена вам в пионерлагере в сорок лет делать?
— Вы шутите со мной. Мне тринадцать только весной исполнилось…
Лысый открыл бардачок, достал из него круглое зеркальце и протянул мне.
Я посмотрел в него и застыл от изумления. На меня из зеркала смотрел мужик с короткими темными волосами, сединой на висках, и небритой щетиной. Только глаза были точно мои, темно-карие, но немного уставшие.
Это наверняка фокус такой. Волшебное зеркало. Слышал я про такие штучки… Эх, зря я все-таки из пионерлагеря сбежал. Теперь меня точно поставят на учет в детскую комнату милиции. Только бы из рядов пионерской организации не исключили…
И тут я нервно вздрогнул. И как я сразу не обратил внимание на свои большие темные ладони, огромные ботинки, наверняка сорок третьего размера, да и высокий милиционер оказался на самом деле чуть выше меня, а лысый пижон даже ниже… Что-то здесь явно не так. Не мог же я за ночь так подрасти…
Я отвернулся к окну. Удивительно, сколько сегодня на дороге иномарок попадается! Милицейская машина въехала в Зареченск. Что-то я не помню, что мы проезжали этот район с новыми высотками, когда ехали в пионерлагерь. На третьем перекрестке машина повернула и остановилась у двухэтажного желтого здания с большими синими буквами над дверью: «Полиция».
Не пойму, я что, в Америку попал? Какая еще полиция?
— Васильевич, так его куда, на медицинское освидетельствование? — спросил высокий милиционер.
— Лавров, ты его сначала по базе пробей. Пальчики откатай. Очень подозрительный тип… — хмыкнул лысый, достал из бардачка небольшую кожаную папку и направился вверх, по ступенькам.
— Скажите… это действительно Зареченск? — упавшим голосом спросил я милиционера.
— Конечно.
— А почему полиция в городе?
— Слушай, мужик, ты меня забодал уже. Пойдем узнаем, что ты за тип такой…
Когда меня привели внутрь здания, из комнаты с решетчатым окном вышел худощавый майор. Увидев меня, он тут же застыл на месте. Мне показалось, что у него даже челюсть отвисла до груди.
— Соколов!..
Я смотрел на него, и мне вдруг показалось, что я тоже где-то видел раньше этого милиционера, но никак не мог вспомнить где…
— Товарищ майор, вы его знаете? — спросил мой сопровождающий.
— Знаю. Это Володя Соколов. Мы в пионерском лагере вместе отдыхали в восемьдесят девятом. У меня же фотографическая память.
Что он несет? И тут я понял, что мужик похож на нашего футболиста из пионерлагеря, Костю Трофимова. Такие же глаза-щелки, хитрый прищур, и большой породистый нос… только куда девались его жесткие светлые волосы, откуда эти огромные, как океаны на школьном глобусе, залысины?
— Костя? — робко спросил я.
— Ну а кто еще? — он взял меня за плечо, — пойдем ко мне в кабинет. Лавров, а ты можешь быть свободен…
Мы поднялись на второй этаж, в небольшой накуренный кабинет. Повзрослевший Костя придвинул мне стул:
— Кто тебе фингал набил?
Я махнул рукой:
— Да так… хулиганы на речке…
— Ну рассказывай, Володя, что тебя привело в наши края? Тридцать лет прошло, а я до сих пор помню, какой шорох ты навел в день своего побега… Тебя же тогда сотни человек искали по всей округе. Кроме милиции, даже соседние воинские части подняли… Помнишь такой детский стишок? Ищут пожарные, ищет милиция… К нам в лагерь женщина-следователь потом приезжала. Всех ребят с первого отряда опрашивала… думала, что обидели тебя…
Что он несет? Какие еще тридцать лет прошло?
— Ну ты чего молчишь, как рыба об лед? — усмехнулся милиционер, — расскажи, куда ты тогда пропал? Мы когда домой разъезжались, ходили слухи, что тебя до сих пор еще не нашли…
Я осмотрел странный плоский монитор компьютера на столе, черный футлярчик для переговоров, и перекидной календарь. И тут застыл от ужаса. В горле сразу пересохло от волнения. На календаре я прочитал: «шестое июня две тысячи девятнадцатого года».
Что за чушь?
Я привстал и подошел к зеркалу за дверью: на меня смотрел угрюмый мужик, которого я уже видел в круглом зеркале в машине.
— Костя, тебе сколько сейчас лет?
— Сорок три, как и тебе… — он задумчиво уткнулся в экран компьютера, нажимая на клавиши клавиатуры, — не пойму, что за хрень… Володя, ты же до сих пор числишься пропавшим без вести… с шестого июня тысяча девятьсот восемьдесят девятого. Охренеть можно! Ты где так долго был?
— Так сейчас действительно две тысячи девятнадцатый год? — к горлу подступил комок.
— А ты не веришь?
— Офигеть можно… слушай… а коммунизм уже построили?
Костя громко рассмеялся, а потом вдруг резко замолчал и внимательно посмотрел на меня:
— Скорее, у нас в стране сейчас дикий капитализм. Соколов, у меня все же в голове не укладывается, где ты был целых тридцать лет.
Он нажал круглую кнопку на столе:
— Круглов, зайди ко мне.
Через минуту в комнату вошел нескладный парень в очках и светлой сорочке, с копной соломенных волос на голове.
— Саша, у нас человек пропавший без вести нашелся. Потеряшка. Зовут Владимир Соколов. Пробей по картотеке, узнай о родственниках и сообщи им немедленно.
Очкарик понятливо кивнул и вышел из кабинета.
— А почему капитализм… — пробормотал я, — а как же коммунистическая партия… что вообще происходит…
— Володя, у меня такое ощущение, что ты в психушке все это время провел… Какая еще, на хрен, коммунистическая партия, ты знаешь вообще, что сейчас в стране творится?
Я недоуменно пожал плечами:
— До сих не могу поверить, что со мной это произошло. Как я так сразу стал взрослым… Да не просто взрослым, а практически дедушкой…
— Что ты вообще помнишь?
— А что я помню?! Я сегодня рано утром из пионерлагеря убежал. Заплутал в лесу, потом в овраг упал. Вышел назад к лагерю — а там турбаза какая-то.
— Правильно, пионерлагерь закрыли еще в две тысячи восьмом. Там сейчас располагается турбаза «Сосновый бор».
— Потом я этих отморозков на реке встретил, которые меня побили, странного рыбака, а в селе — милиционеров. Они меня и привезли сюда.
— Хрень какая-то… Просто сказка.
В комнату заглянул очкарик:
— Товарищ майор. Родственникам Соколова сообщили. Его сестра уже выехала за ним.
— Маринка?!
— Марина Сергеевна Остапенко. Тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года рождения.
— А… родители мои как?
— Все нормально. Живы-здоровы. Давно
