Вот тогда и появилось «Факельное шествие», которое не могло не закончиться скандалом. А потом Денис написал «Древности», которые мало кто понял, «Херувима», который почему-то посчитали хоррором, и «Детенышей», записанных редакторами и читателями в young adult. Жанровый писатель — это не приговор, а возможность заворачивать серьезные мысли в виноградные листья увлекательного сюжета. Плохо, что часто виноградные листья забивают вкус начинки, ради которой все и делалось. С одной стороны, Давыдова такая диспозиция устраивала. С другой стороны, критики упорно кривились при его упоминании, что не напрягало, но и не радовало.
Давыдов писал «Великого» семь лет и сам не знал, что из этого выйдет. Он не спешил, следовал внутреннему ритму, выжидал, пока страницы дозреют…
— Это хорошо, но никому не нужен исторический роман, — говорила Карина, прочитав очередную главу.
Она полулежала в своем любимом кресле в гостиной, положив ноги на пуф. Когда-то Давыдов, дико боявшийся исписаться, попросил жену говорить только правду, какой бы она ни была, и Карина все годы этой договоренности следовала. Иногда выслушивать ее было больно и неприятно, но всегда шло книге на пользу. Даже если Денис не следовал ее совету, то начинал понимать, в чем промахивается.
— Мартышкин труд. Тебе мало «Древностей»? Это хорошо написано, Денис, это пробирает, но зритель не смотрит пеплумы[18], а читатель не любит ковыряться в говне мамонтов. Один раз ты уже входил в эту воду. Оно тебе надо?
Давыдову было надо.
Семь лет назад Новицкий никогда бы не издал эту книгу, даже будучи в восторге от текста. Сейчас расклад был другим.
Денис погладил обложку, словно ластящегося кота, протянул томик Мишке и тот, приняв, уважительно взвесил на ладони.
— Ого! Толстенная какая!
— А твой папа коротко не может! — ухмыльнулся Новицкий, окуная кусок домашнего хлеба в оливковое масло — Чего это вы ужинаете в ресторане без прекрасной половины? А Карина где?
— Будет к выходным, — пояснил Денис. — У нее конференция в Варшаве, так что мы холостякуем!
— За вами, Давыдовыми, не уследишь…
— Один я дома сижу, — пожаловался Мишка.
— Не один, — возразил Беленький. — Со мной. Ну наконец-то! Несут!
Официанты принесли пиццу, тарелочки с антипасти, Давыдов отказался от вина (его все еще мутило при мысли о спиртном) и налил себе минеральной воды.
Карина смотрела на них из прокатной машины, припаркованной на другой стороне улицы, благо столик стоял у самого окна, и вся компания была как на ладони. Она рассмотрела даже книгу, которую принес в ресторан Новицкий.
Она курила уже третью сигарету, во рту было горько, в автомобиле начало вонять холодным дымом, а она все сидела и сидела, изредка заводя двигатель, чтобы погреться, хотя давно должна была ехать и делать дело. Но Мишка был так похож на Дениса, только молодого, которого она уже успела забыть. А Денис выглядел таким уставшим. И эти темные круги под глазами — ему нельзя много пить, здоровье уже не то!
Сигарета упала в мокрый снег, разбавленный реагентом, и противно зашипела. Кира повернула ключ зажигания, дешевый прокатный «хендэ», вздрогнул щуплым металлическим телом, а потом ровно заурчал.
«Пора, — подумала Кира, выруливая на дорогу. — Ты же знаешь правила, девочка? Это не человек, это мишень. Это рычаг, которым ты можешь вернуть свой мир. Он тебе никто. Просто ты — это ее отражение. А отражения — они исчезают, если разбить зеркало».
Серый автомобильчик с логотипом «Hertz» на дверце выбросил из выхлопной трубы облачко сизого дыма и влился в поток машин.
Мир Зеро. Париж. Точка касания. Ноябрь
Мамочка водил машину, как выпивший раллист: то разгонялся так, что витрины сливались в цветные полосы, то тормозил «в пол».
— Завязывай, — пророкотал Китаец, в очередной раз упираясь руками в приборную доску, — меня от твоих трюков тошнит.
После джампа Китаец оказался не маленьким круглоголовым человечком, а здоровенным афроевропейцем — косая сажень в плечах, и от него любые слова звучали, как угроза.
Но Мамочку грозным рычанием было не пронять, он только глянул на Китайца мрачно и переключил коробку со вкусным щелчком. Мотор взревел, и машинку бросило вперед так, что Мамочка едва успел прошмыгнуть в узкий промежуток между минивэном и черным «ситроеном» с величественной дамой за рулем.
Валере Иванову — Мамочке — на этот раз с телом повезло меньше, чем остальным, хотя старичок, в которого он влетел, был на редкость крепеньким, с седой курчавой шевелюрой и шикарным зубным протезом «здравствуй, Голливуд!», сверкавшим в полумраке салона, как лунная дорожка на морской глади.
— Окно открой, — посоветовал Мамочка и постучал по часам на торпеде сухой ручкой с безупречным маникюром. — Полегчает! У нас на все про все чуть больше часа, так что потерпишь.
Китаец хмыкнул.
Лоскуток с Давыдовым устроились на заднем сиденье полицейского «пежо», причем Толик, глядя на Кирилловы голые колени, ехидно лыбился.
— Совесть имей, скотина, — буркнул Давыдов, оправляя широкий кожаный пояс, которой никто в здравом уме не назвал бы юбкой. — Тебе бы так…
Лоскутов хихикнул.
— Теперь понимаешь, какой скотиной ты всегда был? Да ладно тебе, Давыд, не парься — бывает и хуже! Телка из тебя получилась вполне! Я бы вдул!
Кирилл подумал было ехидно ответить, но промолчал.
Учитывая, что даже во время обычного джампа можно влететь в тело не к месту подвернувшейся крупной собаки, то оказаться обыкновенной полуодетой жрицей ночи во время непредсказуемого джамп-аута — реально большая удача.
Им всем в общем-то повезло. И с телами, и с машиной, и с полицейскими стволами. Жаловаться — удачу гневить. А гневить удачу Давыдов не хотел ни в коем случае. Пока все шло хуже, чем хотелось бы, но значительно лучше, чем могло пойти при таких обстоятельствах. Крыс, обычно спокойный, как выпивший прозектор, нервничал страшно — отправлять троих классных оперативников и одного марафонца в точку касания было настоящим безрассудством! Вот только ничего другого сделать было нельзя. Хотя — нет! Еще можно сидеть и ждать, пока все наладится. Но Крыс-то прекрасно знал, что
