— Па, ты же несерьезно? — спросил Миша растерянно и посмотрел на Муромца, явно ища у того поддержки, но Беленький выглядел неубедительно.
— Как я понимаю, — начал Бровко осторожно подбирая слова, — сам ты веришь в то, что рассказал?
Денис криво усмехнулся и жестом подозвал официанта.
— Большую «пеперони» и бутылку кьянти.
— И фокаччо! — добавил Новицкий.
— Да, я верю в то, что рассказал, — Давыдов повернулся к Бровко, давая тому возможность заглянуть себе в глаза. — Ну, что, Фрейд ты наш, похоже, что я вру?
— Не похоже, — согласился Бровко. — Но это ни о чем не говорит. То, во что ты искренне веришь, вовсе не обязательно есть правда. Давай по очереди. Ты видишь во сне двойника?
— Нет. Он не двойник — это я сам. И я его не вижу, Коля. Я сам — это он.
Бровко медленно поднял брови, отчего лоб его порылся морщинами, точно печеное яблоко.
— Ну и прекрасно. Сны от первого лица — это норма. Кстати, цветные сны современная психиатрия уже не считает симптомами шизофрении.
— Порадовал, — сказал Денис, не скрывая иронии. — Просто осчастливил. Значит, шизофрению мы исключаем?
— Нет, — Бровко медленно опустил брови на место, и лоб разгладился. — Не исключаем.
— И за это тебе отдельное спасибо, друг мой.
— Слушай, — сказал Бровко, — я понимаю, что тебе неприятна ситуация, но давай ты станешь на мое…
Он обвел взглядом всех сидящих за столом.
— На наше место. Первое. Вы с Кариной испытали шок. Испытали?
Давыдов кивнул.
— Второе. Шок сам по себе является психической травмой. Согласен?
— Верю на слово, — сказал Давыдов. — Хорошо. Травма. Испытали.
— Третье. Мозг реагирует на травмы по-разному. Кто-то едет крышей, кто-то замыкается, кто-то заливает шок алкоголем, кто-то забивает сексом. А у кого-то, например у личности творческой, компенсаторный механизм работает иначе.
— Если тебя это успокоит, — вмешался Новицкий, — я тоже вижу цветные и очень реальные сны.
— Я знаю, что такое сны, — возразил Давыдов. — Это не сны, Алекс. Вернее, если это сны, то они не мои. Напомни-ка мне, доктор, может ли человек видеть во сне то, чего никогда не видел в жизни?
Бровко пожал плечами.
— Науке сей факт точно неведом. Воображение умеет искажать реальность до неузнаваемости. Ты можешь во сне летать на пчеле.
— Но я видел пчелу, и я летал в обычной жизни. И пчела, и полет — это реальность.
— Да, — согласился Бровко. — Но из двух реальных вещей твой мозг легко делает одну нереальную. Ты был там, где жарко. Ты — писатель, и вполне можешь нарисовать картину умирающего от повышения температуры мира. Тут нет ничего необычного. Пчела. Полет. Жара. Дискомфорт. Ты сам говоришь, что в первую ночь у вас сломался кондиционер.
— А что снилось маме? — спросил Мишка. — То же, что тебе?
Денис покачал головой.
— Она мало говорила об этом. Мы оба считали, что ничего особенного не происходит — просто мы под впечатлением от цунами, плюс перемена климата, от этого и нарушения сна. Но женщина, которой она становилась, жила в мире, умирающем от холода. В замерзающем мире, сынок.
— Обрати внимание, Денис, — сказал Бровко совершенно серьезно. — Снова температурный мотив. Жара — холод. Антагонизм, противоположности! Прости за некорректный вопрос — вы с Кариной в эти дни не ссорились?
Давыдов вспомнил удар в спину, свое падение в зев трюма, вкус океанской воды во рту, липкое касание смерти и незаметно сглотнул внезапно загустевшую слюну.
— Нет. Возможно, некоторое охлаждение отношений из-за постоянного недосыпа. Я, конечно, могу спать пару часов в сутки, но ограниченное время. А когда ты вроде засыпаешь и при этом не спишь совсем, это утомляет. У Карины была такая же ситуация — ни нормального сна, ни нормального бодрствования. Почему ты спросил?
— Слушай внимательно, — Бровко склонился над столом так, что их с Денисом разделяли считаные сантиметры, и заговорил, четко разделяя слова, чеканя их парами, как строевой шаг. — Жара и холод. Лед и пламень. Борьба начал. Извечный конфликт.
Психиатр чуть склонил голову на бок, не отводя от Давыдова взгляда.
— Ты следишь за словами, Денис?
— Да.
— Ты же писатель, друг мой. Понимаешь, на что я намекаю?
— Это не игра воображения, — упрямо повторил Давыдов. — Это реальность, Коля. Я знаю, как работает воображение. Слишком много деталей, ощущений, запахов. И это не раздвоение личности. И слова тут ни при чем. Хотя, отдаю тебе должное — красиво ты свернул. Стройная теория. Но я не покупаю!
— Я покупаю, — повторил Новицкий. — Мне неважно, придумал ты это или пережил в действительности. Ты только запиши все, Давыдов, а мы продадим. Давно не читал ничего подобного на нашем отечественном материале — мне бы очень понравилось.
Давыдов прикрыл ладонями припухшие глаза.
В ночной тьме под ним стелился чужой город. Луч поискового прожектора путался в дождевых струях, но высота была небольшой, и в белесом кругу можно было легко рассмотреть лоскутные парижские крыши. Впереди сияла неоновым светом пирамида. Ухали лопасти, давила на уши работающая турбина мощного движка. В руках у Давыдова был короткий автомат…
Денис провел руками по лицу сверху вниз, словно стряхивая со щек влагу, и обвел всю компанию веселым взглядом.
— Как я вас всех разыграл, а?
Первым рассмеялся Муромец, за ним Новицкий, потом Мишка… Бровко смотрел на Дениса с нехорошим прищуром диагноста, которого пытаются ввести в заблуждение. Потом улыбнулся и он.
Официант поставил на стол блюдо с пиццей, кувшин с кьянти и новую корзинку с душистым горячим фокаччо, и они снова превратились в компанию старых друзей, которые собрались безо всякого повода поужинать в приятной киевской траттории.
В это же время Карина аккуратно прикрыла двери в лифтовую, и пошла вверх по лестнице на крышу. В руках у нее был пластиковый чемоданчик. Выходить приходилось через соседний подъезд, чтобы ничего не объяснять радушной и любопытной консьержке. Карина шагнула с неровной бетонной ступени на
