Рядом с хребтом, словно прыщи на щеках дозревающего подростка, появлялись пирамиды — их выжимало вверх, выдавливало из недр что-то, не имеющее названия, но чудовищно сильное, способное менять ландшафты, воздвигать или разрушать горы…
Такая же гряда тянулась к Мадейре со стороны Британии, еще одна вздымалась из глубин Атлантики.
Три линии сходились к вершине старого вулкана, крошечной точке на фоне огромного океана и нависающих над ней континентов.
Это не было случайностью. Во всяком случае, ни один математик из параллелей не назвал бы точку касания случайной. У любой вероятности есть формула, которая ее описывает, поэтому вероятность и случайность — не одно и то же.
Остров снова тряхнуло. На вершине вулкана, давно заросшей эвкалиптовыми рощами, образовалось нечто, напоминающее огромную воронку торнадо. Не ураган — нечто большее, несравненно сильнее и опаснее, чем ураган пятой категории.
Здесь, среди свернутых в улитку силовых линий, струн и хорд, соединявших времена и пространства, не было реальности — тут был коктейль из жара и хлада, приправленный миром Зеро — как шоколадной крошкой на жареное мороженое.
Здесь, на некогда мертвой застывшей лаве, превращенной в зеленый вечноцветущий рай, где нет ни жары, ни холода, зарождалась смерть мира.
Неминуемая гибель трех миров ухмылялась из медленно вращавшейся воронки, из глаза урагана, готового стереть с лица Вселенной все живое: заморозить, сжечь, утопить…
Огромный кусок склона, на котором талантливый архитектор расположил виллу Шевчука, вздрогнул и провалился на несколько метров вниз. Это была часть гранитной горы весом в несколько миллионов тонн, часть берега вместе с шоссе и дорогой, по которой недавно Беленький съезжал к гаражным воротам.
Звук, сопровождавший этот сдвиг, напоминал скрежещущий стон — так мог бы застонать великан-камноед из книг Толкиена. Сверху в океан полетели глыбы, из осыпи показалась согнутая труба лифта. Формой оползень напоминал лезвие огромной лопаты, теперь это лезвие вдавливалось узкую кромку черного песка и океан.
Когда дом заходил ходуном, Карина вскрикнула, но Давыдов даже не повернул голову — его руки летали над клавиатурой, словно он был не писателем, а пианистом, например Клайдерманом, исполняющим сложнейшее соло на рояле.
— Что это? — спросил дрогнувшим голосом Новицкий, показывая на линию горизонта. — Мы что? Падаем?
— Похоже, — отозвался Шевчук.
Он вышел с кухни в новом дурацком фартуке, на этот раз с нарисованными на ткани Дональдами Даками.
— Причем вместе с горой, — добавил он, оглядевшись. — За дом можете не бояться. Это стальная капсула, она не рухнет от землетрясения, ее можно только раздавить.
— Утешили, — нервно хохотнул Мишка. — Только раздавить? Серьезно? Ну теперь я спокоен.
Шевчук пожал плечами.
— Похоже, — он прищурился, — Вам, Михаил, ничуть не страшно. Хотелось бы знать — почему?
— Он в маму, — Карина взяла себя в руки, голос ее звучал с привычными интонациями. — И в папу.
Давыдов даже не повернул головы.
— Можно я ему через плечо загляну? — попросился Новицкий. — Он точно все правильно пишет?
— Нет смысла волноваться по поводу неизбежного, — Шевчук чуть кривовато, но улыбнулся. — Что должно произойти, то произойдет. Мы за сегодня могли погибнуть раз десять… Однако до сих пор живы. Я надеюсь продолжить эту славную традицию. В принципе, завтрак готов. Можно приступить…
Тут дом снова тряхнуло, и стало понятно, что до этого момента природа только шутила с ними.
Пол затрясся. Это была крупная дрожь — так иногда трясет больного в лихорадке. Захрустели стекла, пошли мелкими трещинами стены. И еще — возник тот самый знакомый низкий рычащий звук, от которого зубы у всех присутствующих начинают чесаться изнутри.
Склон внезапно просел еще метров на двадцать — эффект был как от падения в воздушную яму: никто не устоял на ногах, кресло с Давыдовым подбросило, он судорожно прижал ноутбук к груди.
Взгляд у Дениса при этом был отсутствующий.
Внезапно падение остановилось, вода в бассейне взлетела вверх, словно от взрыва, и тут же обрушилась обратно, превратив площадку для загара в бурлящее море.
Огромный многотонный валун, сорвавшись откуда-то сверху, с края разрушенного шоссе, пролетел над домом, ударил в край террасы, мгновенно превратив его в щебень, и канул вниз, в океан.
Как ни странно, панорамные стекла уцелели, только одно треснуло наискосок. Через трещину в дом ворвались внешние звуки: вой ветра, треск ломающихся деревьев, скрежет камней и треск автоматной очереди.
Группы вышли на открытое место почти одновременно.
Ребята Кирилла оказались на открытом пространстве на доли секунды раньше, чем тройка Киры Давыдовой, и это едва не стоило им жизни.
Кирилл увидел, как Мамочка поднял ствол, краем глаза засек пульсирующие вспышки там, где заканчивалась снежная круговерть, и прыгнул, снося своих бойцов с ног.
Свинцовый град пронесся над ними, чудом никого не задев, а ответная очередь Мамочки простучала по бетону и воротам гаража. Еще секунда — и они, нырнув в заросли гортензий возле подъездной дорожки, вжались в землю, выставив вперед оружие.
— Лоскуток?
— Цел я, Кир. Все нормально.
— И я в порядке, — прошептал Мамочка. — Вот, блин… Колено ободрал.
— Идти можешь?
— Я ободрал, а не сломал. Могу.
— Так, Мамочка, ты прикрываешь. Мы в обход. Я справа, Лоскуток — ты слева.
Прогремели выстрелы, и им на голову полетели срезанные пулями цветы.
Давыдов пополз, царапая локти о мелкие камушки. Через десяток метров он едва не воткнулся головой в угол пристройки, встал и прижался спиной к теплому бетону стены.
Позиция была отличной, плотная изгородь из живых растений укрывала его от посторонних глаз, дом защищал от выстрелов. Но у позиции был один значительный минус. Здесь не только никто не мог увидеть Кирилла, но и сам Кирилл ничего не видел.
Выл ветер, листва больно хлестала Давыдова по щекам. Земля под ногами дрожала и ходила волнами, словно он стоял на спине огромного урчащего кота.
Слева от него грохнуло. Сначала он решил, что кто-то кинул светошумовую гранату, но когда над его головой пронесся, крутясь городошной битой, перекрученный древесный ствол, понял, что слышал, как сломался эвкалипт.
