«Мерзавец… что ты собираешься со мной делать?!»
Ни звука не слетает губ. Как Алекс не старается, он даже моргнуть не в силах. Или перевести взгляд. А вот чувствительность никуда не делась, и если верить ощущениям – его сейчас бессовестно раздевают.
«Сукин ты сын! Тварь! Подонок! Чёрт бы тебя побрал с твоими улыбочками!»
– У тебя красивое тело, ты знаешь? – доносится снизу. – Только очень худое. В армию, наверное, не взяли по недовесу?
Прохладный воздух щекочет обнажённую кожу. Очень прохладный. Наверное, из-за открытого окна. Да ещё и ледяные ладони скользят по бёдрам, прижимаются к животу и подбираются к подмышкам. Умелые пальцы нажимают тут и там, надавливают то сильно, то еле-еле – и в глубине Алекса рождается зуд. Противный, нежеланный, отвратительный. И страшный.
Почему тело так легко реагирует?
Почему смеет возбуждаться?
Разве это вообще возможно, когда его касается кто-то другой, а не Максим?!
Или всё дело в этих самых прикосновениях? Немного знакомых, но более умелых и точных? Григорий настраивает его словно инструмент.
– Ты не подумай, – вдруг произносит мужчина, дыша немного тяжелее, чем обычно. – Я не насильник. Но это ведь справедливо – получить что-то взамен за свои ответы? К тому же… ну не убудет же с тебя с одного раза? А если переживаешь насчёт измены… Максим не узнает, если ты ему не расскажешь. Да и что плохого в том, чтобы получить немного удовольствия на стороне? А заодно – и немного опыта? Поверь мне, это привнесёт в ваши отношения больше страсти…
Постепенно теряющий мягкость и становящийся всё более прерывистым и бархатистым голос звучит гипнотизирующе. Скользящие по телу руки вроде бы теплеют. И вдруг одна ладонь появляется прямо над уже начавшими воспаляться глазами и заставляет веки Алекса опуститься.
– Помнишь, ты упрекнул меня в неаккуратном обращении с красками?.. – снова вторгается в уши взволнованный голос. – Видишь ли, в этом вся суть моего творчества. Я не рассчитывал, что ты придёшь ко мне сегодня, поэтому уже немного развлёкся кое с кем… но поверь, сил на тебя у меня ещё хватит.
Неожиданно влажное и маслянистое прикосновение возле пупка заставляет Алекса вздрогнуть. Но только мысленно.
– …правда, обычно мои партнёры уступают мне добровольно, но с тобой… да, так даже лучше. Ведь нет ничего прекраснее, чем чистый и неподвижный холст.
Кисть щекочет и будоражит ставшую слишком чувствительной кожу. И пусть краска холодна, от скользящих прикосновений по венам растекается жар, которым совсем не хочется наслаждаться. Всё существо Алекса противится и пытается абстрагироваться от ощущений. Но когда масляный след приближается к низу живота, из уголка левого глаза вытекает горячая слеза. Опалив висок, она теряется в волосах. И где-то рядом раздаётся приглушённый вздох.
– Не надо так грустить, малыш. Ничего плохого ведь не происходит? Тебе же нравится? Или ты так любишь Максима, что тебе больно от одной только мысли, что это не он, а я дарю тебе эти чудесные ощущения?
«Заткнись… заткнись, ради бога…»
К нему не впервые прикасаются так нагло и против воли. Но сейчас его не пытаются унизить. Или причинить боль. И Алекс почему-то не чувствует злости – если только на себя и свою наивность.
– Верно, ты сам сюда пришёл, – вторит мыслям низкий голос, уже немного охрипший. – И даже увидев меня в полотенце, согласился выпить вина в комнате с чистой застеленной кроватью. Признайся, ты хочешь меня. Того меня, который трахал твоего дорогого Максима дольше полугода…
«Так это правда? Они были вместе… и Григорий был сверху? Но как? Как он…»
– Ах, да, я же не дорассказал, – снова мысли Алекса будто бы прочитали. – На самом деле, я планировал закончить к тому моменту, когда подействует релаксант, но не рассчитал по времени. Но ничего, ты можешь послушать меня и сейчас, не так ли?
Голос Григория снова доносится издалека. Время от времени тот отходит, наверное, за новой порцией краски, а когда возвращается, неумолимые прикосновения кисти принимаются вновь будоражить нервы Алекса, словно смычок, терзающий натянутые до болезненного звона струны. И хотя Григорий ещё ни разу не притронулся к его члену – тот давно уже прижался истекающей головкой к пупку, чутко реагируя на малейшие щекочущие касания.
– Знаешь, мне стоило больших усилий приручить того гадёныша. Я даже был готов сдаться, когда вдруг узнал, что он пристрастился к незаконным аппаратам… так что немного совместного кайфа плюс подогретое любопытство таки заставили упрямца упасть в мои объятия. И хотя я опасался, что подростковый максимализм и гипертрофированная гордость станут непреодолимым препятствием для продолжения наших развлечений… оказалось, что мальцу плевать на себя. Распробовав что-то новое, да ещё и запретное, прекрасно понимая, что известие о нашей связи приведёт его отца в бешенство… знаешь, я даже не знаю, кто из нас кого больше использовал… Я его, чтобы облегчить себе стажировку? Или он меня, чтобы ещё сильнее досадить отцу?
Алекс пытается вслушиваться и даже почти всё понимает, но сознание так и норовит ускользнуть. В темноте, едва различая тени отблесков, просвечивающие сквозь веки, всё больше и больше погружаясь в омут ощущений, он смутно припоминает свой первый раз. Максим тогда тоже закрыл ему глаза и практически лишил подвижности, но сейчас всё ещё хуже. Алекс не в силах напрячь ни один мускул. И даже уже почти забыл, как это делается. Но тело продолжает жить своей жизнью и посылать сигналы в мозг, от которых никуда не сбежать и нигде не укрыться.
Беспомощность…
Растекающийся под кожей огонь, неотрывно следующий за скользящей кистью…
Словно оживший кошмар.
Нет.
Эротическая фантазия.
Только вот Алекс наотрез отказывается ей поддаться. Потому что второй её участник – неправильный. На месте Григория должен быть Максим. И пусть тот не умеет орудовать кистью, пусть его прикосновения не настолько профессионально-умелы, а сам он иногда слишком спешит – всё это теряется перед неповторимым чувством законченности и полноты, неизменно овладевающим Алексом каждый раз, когда он с Максимом. Сейчас же… сейчас Алекс действительно всего лишь холст. И пусть он чувствует ласку и даже какое-то восхищение собой, душа молчит. Ей нечем ответить. И остаётся только терпеть и ждать, когда же это всё наконец-то закончится.
– М-м-м… Вроде бы вышло неплохо.
Яркая вспышка по ту сторону век может означать лишь одно – его только что сфотографировали. За первой вспышкой следует вторая, но уже с другого края.
«Зачем он это делает? Чтобы запечатлеть своё творение?.. Или…»
– А теперь
