Наступила очередь Андрея. Ладонь в перчатке мазнула по лицу, и вслед за подсказом диакона он повторил, с трудом шевеля деревенеющими губами: «Отдаю свою жизнь и волю во имя Единого, Господа Бога нашего, да славится он ныне, присно и во веки веков!»
К вечеру новообращенного послушника Иезекиля определили в один из приходов.
5. Иезекиль. Теперь
Незримая связь с человеком, которому можно полностью доверять, согревала Иезекиля, будто внутри него загорелся огонек – там, куда не могли дотянуться лапы апостолов. Братья из скита не стали ему так же близки и за несколько месяцев. Даже Лазарю или Захарии, с которыми Иезекилю случалось поговорить по душам, не удалось сблизиться с ним – ибо в их разговорах всегда незримо присутствовал соглядатай. Казалось, что слова, сказанные шепотом в самое ухо, сказанные наедине в чистом поле, непременно будут услышаны. Страх разъедал души подобно кислоте. Любая ересь в приходе рано или поздно бывала изобличена, будто сами стены подслушивали чужие секреты, чтобы позже передать их Единому.
В шуме же прошедшего празднества, вне давящих стен и обрыдлых заборов прихода, Иезекиль впервые за долгое время ощутил доверие, пробудившее в нем робкую надежду, веру в существование выхода. Не всех сломила воля Единого. Это забытое, живое чувство породило что-то новое в душе послушника. Изможденный, истерзанный, сдавшийся разум будто оживал, с каждым днем все сильнее противясь происходящему религиозному безумию.
Вновь потекли серые дни, наполненные тяжелой работой, пением псалмов и проповедями, но в Иезекиле все чаще пробуждался Андрей, и временами его ненависть к дьяконам, апостолам и Единому Богу становилась сильнее страха. Именно тогда он понял, что рано или поздно не выдержит.
Такое случалось. Изредка один или другой послушник, не в силах выдержать постоянного напряжения, кончал с жизнью или пускался в бега. Скит самоубийцы всегда подвергался жестокому наказанию, а беглецов неизменно ловили, ибо бежать было попросту некуда. Участь их была незавидна.
Ходили слухи, что временами послушники того или иного прихода отчаивались настолько, что решались на бунт. Сговорившись, мятежники атаковали фанатиков, порой даже одерживали верх – но все было напрасно. Мятежное поселение не могло долго существовать обособленно. Скоро со всех сторон стягивались карающие отряды, и оставшихся в живых казнили.
Ходили слухи, шепотом передаваемые из уст в уста несмотря на все угрозы, что на самом деле кое-кому действительно удавалось скрыться, просто об этом не сообщали, чтобы не подрывать авторитета всесильной религиозной власти. Говорили о городах, удерживающих оборону против фанатиков. О городах, куда воля Единого была не в силах дотянуться…
Иезекиль не верил россказням, но все яснее осознавал, что решится на отчаянный шаг, пусть впереди и ждала полная неизвестность – все лучше, чем перманентное ожидание смерти на стреле автокрана от росчерка ритуального ножа.
На сентябрьском празднике Урожая он поделился своим планом с Евой, и после этого пути назад уже не было.
Приближались холода. Приходу, потребляющему много топлива, требовалось пополнить запасы дров на зиму, и ближе к концу сентября группы послушников под руководством боевиков все чаще выезжали в лес на грузовиках. В эти дни силы фанатиков максимально рассредоточивались вокруг прихода. Каждый рейс сопровождали всего двое вооруженных фанатиков. В этом виделся шанс…
6. Андрей. Тогда
Первые недели после причастия работа кипела всюду – тысячи неофитов обустраивали нехитрый быт. В лесах и полях у водоемов стремительно росли поселения. Запрет на механизмы получил временное послабление, когда строители торопливо возводили бараки под неусыпным контролем духовенства. Между стройками сновали грузовики с рабочей силой, инструментами и сырьем, перебрасывая ресурс туда, где он был наиболее необходим. Спали в землянках, времянках или кузовах грузовиков, еду готовили на полевых кухнях. Жгли костры, чтобы согреться. Боевики в масках были повсюду – казалось, они никогда не спят, не жрут, не испражняются. Смена караулов происходила незримо для послушников.
Каждый день начинался с молитвы. Под указы диаконов послушники разучивали первые псалмы. Тексты периодически корректировались, но скоро каждый знал их наизусть. Вечерами им читали святое Писание. Рукописные томики, пухнущие на глазах от вносимых изменений, уточнений и поправок, содержали догматы и уклады новой религии.
Из-за частых переездов окружавшие Андрея люди постоянно сменялись. Среди послушников встречались засланные шпионы апостолов, склоняющие неофитов к ереси. Отступников, сколь бы мал ни был проступок, разоблачали и казнили в назидание остальным. В ходу были повешение, потрошение или четвертование грузовиками. Атмосфера недоверия и страха отравляла существование.
Ходили самые кошмарные слухи, передаваемые перед сном, шепотом, невзирая на все запреты. Говорили, что Питер опустел и мертвецы штабелями лежат вдоль улиц. Что едва ли не две трети жителей мегаполиса уничтожены. Что безумие охватило по меньшей мере весь Северо-Запад страны – среди собеседников Андрея попадались жители Выборга, Петрозаводска, Кудрово и Купчино, и даже из Великого Новгорода, Ярославля и Костромы. Болтали, что очередной лагерь, в котором они очутились, находится едва ли не под Вологдой, в шестистах километрах от Гатчины. Что неведомая сила выгоняла людей на улицы из безопасных домов и убежищ, где они становились легкой добычей фанатиков.
Говорили, что в дни Гнева встали все пути сообщения – из Прибалтики, Белоруссии и Польши не приходило ни поездов, ни самолетов. Это могло означать, что правительства соседей закрыли границы, чтобы удержать распространение заразы – но верили в лучшее только глупцы. Однажды с очередной партией работников пригнали обезумевшего от страха финна. Той же ночью бедняга вскрыл себе вены куском стекла.
За всем происходящим хаосом угадывался порядок, управляемый чьей-то злой волей. Деление на приходы функционировало, каждый отряд был занят тяжелой, но посильной для работников деятельностью. Когда взрослые мужчины ставили срубы, молодые парни были на подхвате. Пищу, питьевую воду и теплую одежду подвозили исправно. Каждый был чем-то занят. Когда наступил май и с ним – пора посевных работ, женские отряды занимались посадками овощей. Андрей несколько раз видел девушек, ковыряющихся в земле на обширных полях, когда его отряд трясся в очередном переезде.
Ему довелось таскать брус на стройках, валить лес, дежурить на кухнях, штопать одежду и сажать картофель. В тяжелом труде притуплялись мысли о доме, но вечерами страх возвращался сполна. Тяготила собственная судьба, неизвестная участь матери (никаких вестей о родных не поступало – согласно эдиктам Единого семья была упразднена), бессилие что-то изменить. Завернувшись в сшитые как попало пледы, они засыпали, мечтая, что ночью придет освобождение в лице полиции, армии или даже в виде интервенции
