— Ты заставляешь ее танцевать и, когда это происходит, можешь использовать ее свойства.
— Какие свойства?
— Зависит от монеты. Есть куча разных. Сотокастра — вот, как эта, — открывает замки. Орокастра помогает найти воду или золото.
Он кивнул человеку в балахоне.
— Савир — кастрадази. Прежде кастрадази были народными героями. Но несколько лет назад лорды-торговцы решили, что они всего лишь обманщики и воры. И натравили на них тайную полицию. Теперь их осталось немного. А монет — и того меньше.
Алтарист что-то говорил о металлах, необходимых для создания птицы. И о том, что лишь изобретатели имеют право ими владеть…
Я помахал монетой.
— Это оно. То, что Джануча использовала для своих экспериментов.
— Не исключено, — сказал Даррел. — Но если ты хочешь узнать наверняка, то лучше докажи Савиру, что умеешь обращаться с этой чертовой штуковиной.
Старик в балахоне, казалось, понимал больше, чем хотел показать. Он жестом велел мне наблюдать, а потом принялся снова и снова подкидывать монету. Сперва я пялился на ее кульбиты в воздухе. Наблюдал, как она зависает на секунду, на две, на три… А потом я понял, что смотрю не туда. Нужно было обратить внимание на то, каким образом старик ее подбрасывает. Савир положил монету на большой палец, слегка повернул все запястье, прежде чем отправить ее в полет, — скорее, по кривой, нежели прямо вверх. Он поймал монету и жестом предложил мне попробовать.
Что ж… Маг из меня так себе. Но зато я наловчился творить магические жесты. И дело не только в настойчивости и долгой практике; для меня это всегда было своего рода искусством. Мне нравился этот танец пальцев, рисующих в воздухе наисложнейшие узоры. Да, на самом деле — очень похоже на танцы.
Я не стал копировать движения Савира, а просто позволил рукам двигаться — чувствовать форму монеты, ее вес, ощущать, как она катится по моей ладони…
Отлично! Теперь мы как следует познакомились. Поглядим, сможем ли мы станцевать.
На этот раз, когда я подкинул монетку, она немного повисела в воздухе, покачиваясь, и лишь потом медленно полетела вниз. Савир схватил меня за запястье и подставил мою ладонь под монету. И падение прекратилось: монета зависла над ладонью, поворачиваясь вокруг своей оси, точно подвешенная на веревочке.
— Кастрадази… — сказал Савир негромко и восхищенно.
В тот день, когда родители погасили мои татуировки, я потерял всякую надежду стать магом. Я полагал, что навык творить магические жесты — единственное, в чем я действительно был хорош, — пропадет впустую. Теперь же, хотя тут была всего лишь монетка, плавающая в паре сантиметров над моей ладонью, я почувствовал себя на удивление хорошо. Так, как не чувствовал уже очень, очень долгое время.
— Хорошо, — сказал Рейчис, склонив голову набок и наблюдая за мной. — Я хочу получить свою монету назад.
Человек в балахоне накрыл мою ладонь своей, обхватив пальцами мою кисть и изобразив нечто вроде рукопожатия. А потом заговорил с Даррелом на гитабрийском.
— Он хочет, чтобы ты солгал ему, — перевел аргоси.
— Как?
— Как угодно. Тебя не учили врать, парень?
Ну, на самом деле я довольно много узнал об этом от людей из моего клана.
— Джен-теп привезли семь форм магии на этот континент, — изрек я с уверенным видом.
Даррел ухмыльнулся. Савир просто смотрел на меня. Моя рука — в том месте, где между нашими ладонями была зажата монета, — вдруг начала зудеть. Ощущение становилась все сильнее и сильнее, пока не сделалось почти невыносимым. Я попытался убрать руку, но старик не позволил мне. Вместо этого он что-то проговорил, обращаясь к Даррелу.
— Теперь скажи правду.
— Что? Почему бы…
Я не мог больше терпеть боль.
— Мы украли Оазисы у медеков. Мы отняли у них магию и притворились, будто она наша.
Боль исчезла мгновенно, словно ее никогда и не было.
— Сотокастра, — сказал Савир.
— Сото означает «открывать» и «говорить правду», — объяснил Даррел. — В руках обычного человека эта монета — просто мертвый кусочек металла. Но кастрадази может использовать ее, чтобы вскрыть замок или понять, лжет ли его собеседник.
Он фыркнул — словно бы немного снисходительно.
— Конечно, аргоси может это проделать и без всякой монеты.
— И сколько таких еще существует? — спросил я.
— Если верить старым историям кастрадази, прежде была двадцать одна священная монета. Но уже много лет кастрадзи — вне закона, и тебе повезет, если найдешь танцующего с монетами, владеющего более чем одной-двумя.
Человек в балахоне снова заговорил, и Даррел нахмурился.
— Что он сказал? — спросил я.
— Что искусство скоро исчезнет. Говорит: он стар и ненадолго задержится в этом мире.
— Не может ли он кого-нибудь научить?
— Дазигензия, — сказал старик, еще сильнее сжав мою руку.
— Танцу не учат, — перевел Даррел. — Его надо раскрыть в себе.
Покосившись на Савира, он добавил:
— Это, кстати, чепуха.
Савир проигнорировал его. По-прежнему сжимая мою руку, он подтащил меня вплотную к себе и поцеловал сперва в одну щеку, потом в другую. При виде этого Рейчис сердито зашипел и перепрыгнул с моего плеча на ближайший фонарь.
— Жуткие голокожие!
— Имя? Как твое имя? — сказал мне человек в балахоне на ломаном дароменском.
— Келлен, — ответил я. Затем, сообразив, как формируются имена у гитабрийцев, попытался припомнить, как назвал меня Алтарист. — На вашем языке, думаю, это будет: магизер Келлен фаль Ке те джен-теп.
Старик энергично замотал головой.
— Нет. Нет. Кастрадази Келлен.
Он перевернул мою руку ладонью вверх и убрал свою. Там, где раньше была одна монета, теперь их лежало пять.
— Тогда я — перекати-поле, пересекающее океан, — вздохнул Даррел и обернулся к женщине. — Энна, ты когда-нибудь раньше видела такие монеты?
Она улыбнулась ему, но не сдвинулась с места.
— В глубине души ты — по-прежнему маленький восторженный мальчишка, а?
Я взял монеты, чтобы рассмотреть их получше. Все они были разного размера и цвета — от сверкающего медно-оранжевого до синего — настолько глубокого, что, казалось, кто-то сумел слить в единое целое сталь и сапфир. Они покалывали кожу, и каждая из них вибрировала на свой лад. Савир сжал мой кулак, пряча монеты.
— Не показывай, кастрадази Келлен. Не показывай.
— И что мне с ними делать?
Старик обменялся с Даррелом еще несколькими репликами, а потом аргоси перевел:
— Он говорит, что дети здесь больше не хотят быть
