– Выпейте за мое здравие, мастер Девен.
Взметнувшаяся в воздух рука Девена выбила чашу из ее пальцев. Едва сия преграда исчезла, Луна бросилась вперед и приникла к его губам.
И как только губы их встретились, как только Луна впервые поцеловала его в собственном облике, не скрываясь за маской, под сводами Халцедонового Чертога раздался чистый и громкий голос.
– Да будут отныне свободны все те, кого любовь привела в оковы, – сказал голос на том языке, что превыше всех мирских языков.
* * *Лоб Девена вновь обожгло огнем – словно бы шестью искорками, выстроившимися в круг, и с губ его сквозь поцелуй сорвался сдавленный крик. Выходит, сейчас он умрет?
Но нет, то был чистый огонь, белое пламя, выжегшее без остатка все, оставленное колдовской брошью, и боли он не причинил. Когда же все кончилось, Девен почувствовал: теперь он свободен.
И не только он.
Эльф-рыцарь выронил оружие и неуверенным шагом побрел прочь, вытянув перед собою руки, точно явление ангела лишило его зрения. Смертная женщина корчилась на полу, разинув рот в беззвучном крике.
А в центре зала, в том самом месте, где Девен читал «Отче наш», стоял худощавый темноволосый человек с глазами, синими, точно сапфиры.
Стоял Фрэнсис Мерримэн вольготно, прямо, расправив плечи, высоко подняв голову, и взгляд его был ясен. На глазах изумленного Девена от него отделилась тень – все, что осталось от Тиресия, его безумного отражения, долгие годы бродившего по этим залам. Но то была только тень: смерть освободила его из когтей беспощадных грез и снова сделала тем, кого когда-то любила Суспирия.
Под его безмятежным взглядом ледяное спокойствие Инвидианы треснуло и рассыпалось в прах.
– Обуздай его! – крикнула она женщине на полу, что есть сил вцепившись в подлокотники трона. – Я не звала его…
– Однако я пришел, – отчетливым, мелодичным тенором ответил Фрэнсис Мерримэн. – Я никогда не покидал тебя, Суспирия. Ты думала, будто привязала меня к себе – сперва этой брошью, потом искусством Маргарет…
Услышав это имя, смертная на полу тихо ахнула.
– Но первые, истинные оковы я выковал для себя сам, – продолжал он. – Они мне и тюрьма, и в то же время защита. Они защищали меня от тебя после смерти, потому-то я и не сказал тебе ничего такого, о чем не хотел говорить. И вот сейчас привели меня к тебе.
– Тогда я изгоню тебя! – прорычала Инвидиана. Мелодию ее голоса искажала безудержная ярость. – Ты – призрак, ты – всего-навсего дух! Какой Ад уготован тебе, умершему без покаяния?
Об Аде ей поминать не стоило. Лицо Фрэнсиса омрачилось печалью.
– Тебе не было надобности заключать этот договор, Суспирия. И прятаться от меня не было надобности. Неужто ты думаешь, будто я, с моим-то даром, не замечал, кто ты, какая и от чего страдаешь? Зная об этом, я оставался с тобой, и впредь бы тебя не оставил.
– Оставался со мной? С кем? Со сморщенной, гниющей бренной оболочкой?! Ты помянул о тюрьме, но что ты знаешь о тюрьмах? Каково это – оказаться пленницей собственной плоти, с каждым прошедшим днем придвигаться все ближе к могиле? Быть может, такая судьба и годится тебе, но не мне! Я выполнила его требование, и все напрасно. И что мне было делать – пробовать снова? Ну уж нет! Довольно я терпела эту кару!
Тут ее голос утратил громкость, зазвучал по-прежнему холодно, бесстрастно.
– И тебя терпеть больше не намерена.
С этими словами она вскинула руки. Длинные тонкие пальцы зашевелились во мраке, точно паучьи лапы, и Девен невольно напрягся всем телом. На самом краю зрения сгущалась тьма, куда более непроглядная и нечестивая, чем та, что царила в стенах Халцедонового Чертога. Пожалуй, скверна сей тьмы не уступала в силе чистоте, что принес с собой поцелуй Луны. Готовая хлынуть вперед, тьма ждала лишь одного – приглашения.
Остановил королеву Фрэнсис. Мерной поступью двинулся он к ее трону, и Инвидиана против собственной воли съежилась, подалась назад, пальцы ее замерли в воздухе.
– Души своей ты им не уступила. Такой дурой ты отродясь не была. Нет, ты расплатилась чем-то другим, не так ли? – с неизъяснимой печалью в голосе сказал он. – Я видел все в тот самый день, в саду. Сердце, отданное в обмен на возвращение утраченного…
Лицо Инвидианы исказилось от бешенства – свидетельства признания вины.
Бывший возлюбленный в глубокой скорби глядел на нее.
– Ты отдала им свое сердце. Все свое тепло и доброту. Всю свою любовь. Ад получил все зло, какое ты ни учинишь, а ты – облик нестареющей бессмертной красавицы. Но я знал тебя без этой маски, Суспирия. И знаю, о чем ты запамятовала.
С этим он взошел по ступеням к самому трону. Инвидиана, точно разбитая параличом, не сводила с него немигающего взгляда.
– Ты отдала свое сердце за многие годы до того, как продать его дьяволу, – сказал Фрэнсис. – Ты отдала его мне. И вот я тебе его возвращаю.
Склонившись к Инвидиане, призрак возлюбленного поцеловал ее – совсем как Луна за считаные минуты до этого поцеловала Девена. Под сводами Халцедонового Чертога раздался пронзительный, исполненный отчаяния крик. Безукоризненное, щемяще прекрасное лицо Инвидианы ссохлось, покрылось густой паутиной морщин, да и сама Инвидиана съежилась, утратила былую внушительную стать. Теперь та, что сидела на троне, могла показаться девчонкой, отроковицей, из шалости забравшейся в отцовское кресло… вот только ни одна девочка в мире не может выглядеть столь старой.
При виде древнего, неимоверно дряхлого создания, которым сделалась Инвидиана, Девен содрогнулся от отвращения.
Как только договор с Преисподней утратил силу, а королева Халцедонового Двора – былую красу, призрак Фрэнсиса Мерримэна начал истончаться, таять в воздухе, точно туман. Последние его слова разнеслись по залу негромким шепотом:
– Я буду ждать тебя, Суспирия. Я никогда тебя не покину.
С этими словами призрак окончательно скрылся из виду.
– Прошу… не покидай меня.
Теперь перед троном владычицы Халцедонового Чертога остались только Девен да Луна. Общее молчание нарушил странный возглас, негромкий, но полный страсти – отчасти злобный рык, отчасти пронзительный визг. Казалось бы, сидевшее перед ними создание давно утратило способность к передвижению, однако же подалось вперед и поднялось на ноги. Расставшись с молодостью и красотой, и даже со звучным, мелодичным голосом, Инвидиана отнюдь не лишилась способности внушать трепет, и в эту минуту от нее явственно, будто жаром от кузнечного горна, веяло жгучей ненавистью.
– Все это навлекли на меня вы! – проскрежетала она, испепеляя Девена с Луной взглядом.
С тревогой оглянувшись на Девена, Луна открыла рот, но Девен шагнул вперед и встал меж своею леди и обезумевшей
