Через пять минут, перезнакомившись (подругу Виталия звали Лена), они уже сидели все втроём на глиняном ложе, укрытом одеялом, пили сухое вино из рюкзака Мигеля и закусывали его хлебом с колбасой оттуда же.
Стаканов не было, поэтому пили из горлышка. Вино оказалось вполне сносным, как и бутерброды с колбасой.
– Странная хижина, – сказал Мигель, в очередной раз оглядывая обстановку. – Примитивное жильё… Реконструкция? – догадался он.
– Разумеется, – улыбнулся своей быстрой улыбкой Виталик.
– В таких жили скифы? – спросила Лена заученным голосом.
– В них жили меоты, – так же заученно ответил Виталик.
– А кто они были такие?
– Не знаю.
Оба засмеялись, и Мигель подумал, что они не впервые повторяют этот короткий диалог. Какие-то свои игры.
– Так откуда ты, Мигель? – спросил Виталик. – И чем занимаешься? Мы сейчас пойдём к людям, и мне нужно тебя как-то представить.
– К каким людям?
– Слышишь? – поднял палец Виталик и умолк.
Отдаленный гул застольных голосов стал громче.
– Там люди празднуют день рождения Пушкина Александра Сергеевича, – продолжил он. – Не говори, что ты не знал этого, когда ехал сюда. Поэты, музыканты, художники, режиссёры, актёры, философы и сочувствующие. Богема и банда. Одно слово – танаиты. Все молоды, прекрасны и талантливы, как боги.
– И все твои друзья, – с долей иронии добавила Лена.
– Да, я дружелюбен и любвеобилен! – воскликнул Виталик. – Кто может меня за это осудить?
– Никто, милый, – улыбнулась Лена. – Ну что ты.
– Наверное, я сочувствующий, – сказал Мигель. – Но всей душой.
– Большего и не надо, – сказал Виталик. – Пошли. Нас ждёт вечер поэзии, вина и любви. У тебя сколько вина осталось?
– Три бутылки.
– Нормально. Две советую поставить на стол в качестве вступительного взноса, а одну заначить. Потому что здесь купить негде, а ближе к ночи может пригодиться.
– Зачем? – спросил Мигель.
Виталик одарил Мигеля веселым и одновременно изумлённым взглядом:
– Тебе сколько лет, испанец?
– Двадцать один.
– Какой прекрасный возраст, – мечтательно вздохнула Лена.
– Так, – произнёс Виталик с напускной мрачностью. – Мой тебя уже не устраивает?
– Что ты, что ты, дорогой, ты у меня самый лучший, а твоему возрасту позавидуют боги!
– Врёшь, конечно, – сказал Виталик. – Но я поверю.
– Так при чём здесь мой возраст и бутылка вина? – напомнил Мигель.
– Это всегда имеет значение. Я, например, в твоём возрасте уже знал, что с бутылкой хорошего вина уговорить девушку гораздо легче, нежели без оной.
– А тебе сколько? – спросил Мигель. – Двадцать пять?
– Двадцать семь! – приосанился Виталик.
– Сочувствую, – сказал Мигель. – Мне для того, чтобы уговорить девушку, вино не требуется. И, надеюсь, не потребуется ещё очень долго. Но за совет muchas gracias.
– О! – засмеялся Виталик. – Оказывается, я понимаю испанский! Пожалуйста!
Это был странный и прекрасный вечер. Мигель сидел за длинным дощатым столом, накрытым под открытым небом, пил, ел, слушал разговоры и чувствовал себя почти дома.
– Друзья, позвольте вам представить Мигеля! – провозгласил Виталик, когда они покинули хижину и втроём подошли к столу. – Мы только что познакомились, и я вас уверяю, что это отличный парень и наш человек. Мигель – испанец наполовину, и это его большой плюс, потому что мы любим испанцев.
Он на секунду задумался и вдруг эмоционально и красиво продекламировал:
– Здесь, в Испании, где ты и всегда найдется та, где послания – цветы, а признание – плита, здесь любая площадь – круг для копыт и красных краг, там, где ты или твой друг с кровью заключают брак. Сразу возникает бык, наставляет острый рог, испускает смертный рык, разворачивает бок, разворачивает бок – круглый, словно ржавый бак, необъятный, как каток, и лоснящийся, как лак. Соблюдая внешний шик, подавляя первый шок, делает свой первый шаг будущий костей мешок. Делает свой первый шаг в окруженье верных слуг, разворачивает стяг, каблуком бьет о каблук, и под общее «ура!» ты увидишь через миг: бандерильи – шампура входят в будущий шашлык. Продолжаешь наступать, говоришь: иди сюда! – чтоб скатеркою застлать стол нестрашного суда. Ведь не жаль, не жаль, не жаль, все предчувствуют конец, и твоя пронзает сталь сразу тысячи сердец. Под прицелом этих глаз ты застыл один – в крови. Вот примерно так у нас объясняются в любви[4].
Вокруг зааплодировали.
– Бр-раво, Виталик! – крикнул кто-то.
– Спасибо, спасибо, друзья, – раскланялся Виталик и показал на Мигеля. – В общем, прошу любить и жаловать нашего испанца, а мне налейте кто-нибудь вина. В горле пересохло!
Мигель потрясенно молчал. Стихи были по-настоящему сильные. Его испанская кровь вскипела горячими пузырьками, пока он их слушал. Конечно, он слышал и читал о корриде. Даже видел архивные видеозаписи. И, конечно, бой быков давным-давно остался в прошлом. Но сейчас Мигель будто наяву увидел залитую яростным мадридским солнцем арену; стройного, молодого и жгуче-черноволосого, в расшитом серебром и золотом костюме тореадора на ней с розово-желтым плащом в левой руке и шпагой – в правой; и чёрного быка, роющего копытом песок и угрожающе опустившего голову с острыми, опасно изогнутыми рогами…
Да, это действительно были очень хорошие стихи. Пожалуй, даже его друг ирландец с неподтверждёнными еврейскими корнями Конвей О’Доэрти не написал бы лучше.
– Ты правда испанец? – осведомился низкий и грудной девичий голос рядом.
Мигель вздрогнул. Голос живо напомнил ему о Сандре, и, поворачиваясь, он невольно приготовился увидеть кого-то похожего на неё. Опасения были напрасны. Почти. От Сандры – только голос, возраст и губы. Большие, полные и красивые.
– Меня зовут Аня, – улыбнулась.
– Мигель.
– Я уже знаю. Девушка есть, Мигель?
– Хороший вопрос! – засмеялся он. – Но задать его должен был я.
– По-твоему, я похожа на лесбиянку?
– Э… я имел в виду…
– Да поняла, не парься, – она приятельски толкнула его в бок острым локтем. – Налей-ка мне лучше вина и давай выпьем. А то ты какой-то напряжённый. Прям как не испанец.
– Вообще-то я русский, если уж говорить о самоидентификации.
– Там более. Ты видишь здесь хоть одного напряжённого русского? Все пьют и веселятся. День рождения Пушкина празднуем, какие могут быть напряги? Наливай.
Мигель не чувствовал себя напряжённым, но просьбу охотно исполнил. Потом они выпили ещё. И ещё. После четвёртого стакана Мигель подумал, что совет Виталика насчёт бутылки в заначке был и впрямь хорошим, и тут же вспомнил про Ирину.
Интересно, где она сейчас, в каком вирт-мире?
И если он сегодня переспит с Аней (уж больно хороши фигура и грудь, и она тоже явно не против), то будет ли это считаться изменой?
«Это будет считаться грехом, – сказал он себе. – Потому что вирт – не сон, и ты сознательно мечтаешь завалить её в траву. Или на глинобитный топчан в хижине под камышовой крышей (теперь я знаю, что это крыша из камыша, мне рассказал поэт Виталик). Или ещё куда-нибудь. Тебе мало?»
«Если так рассуждать, прошедшая ночь с Ириной – тоже сплошной грех».
«Нет, потому что Ирину ты любишь. Ты сам себе в этом признавался, хотя ей пока ничего не говорил (что неправильно, кстати, надо признаться). Любовь искупает грех. А то, что ты испытываешь сейчас, – самая настоящая похоть. Классическая».
«Не похоть, а естественная мужская реакция на красивую и сексуальную женщину рядом, которая делает всё, чтобы эту
