— Что с бабами, которые тут жили, стало? А еще скажи — то, что он с их тел содрал, я носить не буду.
Договорив все это, Забава испугалась собственной храбрости — а может быть, неразумности? И застыла.
Харальд вдруг улыбнулся. Сказал что-то медленно.
— Бабы здешние все живы, — торопливо перевела бабка Маленя. — Все до одной. Просто он их держит сейчас взаперти, чтобы не попадались мужикам на глаза. Как и тебя, горемычную. Ты ведь тоже взаперти сидишь?
И неизвестно почему, но Забава ему поверила.
— А что до одежды — тебе сегодня же принесут ткань. Такую, к которой ты привыкла. Не хочешь чужой одежды — шей свою. И он спрашивает, что еще ты хочешь знать?
Где ты спал все эти дни, хотелось ей спросить.
Но на это, понятное дело, она не решилась.
— А место это, городище… — Забава запнулась.
Зачем только спрашиваю, подумалось вдруг ей. И так все ясно. Но она все-таки договорила:
— Он с боя взял? Сам налетел — и захватил? Зачем?
Харальд выслушал то, что сказала ему бабка Маленя. Глянул на Забаву насмешливо, проговорил что-то.
— Это место захватили еще до него, — бабка Маленя уже не задыхалась — может, потому, что успела отдышаться, а может, потому, что в голосе у ярла больше не звучала угроза. — Он его только отбил. А поскольку хозяина здешнего убили еще до него, как и людей хозяйских — хозяином здесь отныне будет он, ярл Харальд. Чтобы в этой округе стало тихо. И люди зажили спокойно под его рукой и защитой. Чтобы он сам не ждал отсюда нападения.
А раз так, растеряно подумала Забава, то и выходит, что она взъелась на него без дела. По глупости. И по дурному.
Ни за что, как тетка Наста на нее саму.
— Он опять спрашивает, — тихо проговорила бабка. — Помнишь ли ты, как он обещал ударить тебя за непослушание?
Провинилась, так отвечай, мелькнуло в уме у Забавы. Чтобы не судила человека не подумав, как ее саму всегда…
Она виновато глянула на Харальда, сейчас спокойно смотревшего на нее с высоты своего роста.
— Помню. Он в своем праве. Пусть наказывает.
И подошла еще ближе. Чуть повернула голову, подставляя щеку. Отвела взгляд…
Но он не ударил. Только что-то сказал — негромко, придушенно.
— Обещал вечером наказать, — перевела бабка Маленя. — А сейчас велел садиться за шитье. Ткани скоро принесут.
Харальд, подхватив свой топорище, уже выходил.
Пока Рагнхильд плыла по двору, жадные мужские взгляды чувствовала всем телом. И шла мягко, скромно глядя себе под ноги. Не позволяя себе ни лишнего жеста, ни лишнего взгляда.
Только захлопнув за собой дверь женского дома — за которой стоял теперь на страже один из викингов Харальда — она вскинула голову и выпрямилась. Крикнула:
— Ингеберг. Сигрид. Сестры.
Из маленьких опочивален, рядами идущих справа и слева, начали появляться женщины. Двигались они неловко, ноги переставляли так, что становилось ясно — каждую насиловали, и не по разу.
Сердце у Рагнхильд сжалось, но на лице не дрогнула и жилка. Тут были не только ее сестры, но и жены хирдманов ее отца. Их дочери…
Она дождалась, пока вокруг соберутся восемь ее сестер. Спросила, оглянувшись:
— А где Сиври и Грюдвелл?
Одна из сестер, ее любимица, Сигрид, тихо сказала:
— Они же самые маленькие были… Гудрем, когда ты сбежала, их зарубил. Сказал, что у него нет желания дожидаться, пока они вырастут, чтобы улечься на его ложе — а за твой побег и то, что ты сделала, кто-то должен заплатить.
Я тоже заплачу тебе, Гудрем, молча поклялась Рагнхильд. Когда-нибудь. И тебе, и всему твоему роду. Самой кровавой платой.
Потом, вздохнув, сказала:
— Как вы? Ингрид, тебя вроде бы не тронули? Шагаешь, смотрю, ровно.
— Ее и Трювви оставили для ярла Харальда, — сморщившись, доложила Сигрид. — Поскольку Гудрем так и не успел взять их к себе на ложе…
— Значит, вы девственницы? — Рагнхильд глянула на Трювви и Ингрид.
Две девственницы, это уже кое-что, мелькнула у нее мысль. К тому же их оставили для Харальда. Может, он все-таки женится на одной из дочек конунга? Это будет подобающий брак, учитывая, что девушка нетронутая…
Ингрид и Трювви молча кивнули.
Нет, Трювви Харальда не очарует, подумала Рагнхильд, присматриваясь к этим двум. А вот Ингрид может.
— Как вы сейчас живете? — спросила она. — Вас хорошо кормят?
Сигрид скуксилась еще больше.
— Не все ли равно, как и чем нас кормят. Все равно мы теперь рабыни…
— Не совсем, — объявила Рагнхильд. — Ярл… то есть теперь уже конунг Харальд, позволил отдать вас замуж. Или найти мужчин, которые возьмут вас как свободных наложниц. Потому теперь вы должны привести себя в порядок. Отлежаться, снова стать чистыми и красивыми дочерями конунга…
— Да как мы ими станем? — со всхлипом спросила Ингеберг. — Эти проклятые рабыни… они даже не заглядывают сюда теперь. Нам приходится самим выносить ведра с нечистотами. Ходить на кухню за едой. Сигрид попыталась призвать рабынь к порядку, она даже сходила в рабский дом. И знаешь, что ей ответили? Что им досталось не меньше нашего. И что теперь мы тоже рабыни, так что можем и сами заботиться о себе. Они же не просят нас вынести за ними ведро с нечистотами.
Рагнхильд прищурилась. Махнула рукой, обрывая жалобы и всхлипы сестер. Твердо сказала:
— Все они еще поплатятся за свою наглость. Я научу этих рабынь уважать свободных женщин. А пока — молчите. И радуйтесь тому, что есть. Вы живы, ваши лица не изуродованы, вам дают еду на кухне. Это уже кое-что. Пересмотрите свои сундуки. Спрячьте под тюфяки на кроватях свои самые красивые платья…
Как раз в этот момент и пришел Кейлев — потрошить их сундуки.
Дуреха, подумал Харальд, выходя из комнаты. И он еще раздумывал, учить ли ее языку. Конечно, учить. Если она с такой легкостью верит ему на слово…
С другой стороны, он, можно сказать, и не соврал. Просто не рассказал ей всю правду до конца. О том, что женщины в поместье едва ноги таскают после его хирда. И может, кто-то из них еще и умрет. Он, собственно, пока что не совался ни в женский дом, ни в рабский. Со временем за всем этим будет приглядывать Кейлев или кто-нибудь еще. А он здешним подолам не сторож…
Но больше всего Харальду понравилось то, что девчонка так и не спросила о морде, горевшей на его лице после штурма. Не хочет говорить о нем при старухе?
И пусть сам он об этом не беспокоился — знал, что рано или поздно той выболтают всю правду о штурме другие рабыни — но то, что Добава промолчала, не став расспрашивать его через чужого человека, было хорошо. Она
