***
Пожалуй, какое-то провидение или сама судьба привели меня в этот загаженный притон, расположенный на окраине Сэптема, первого городка, попавшегося мне на пути домой. Заведение называлось «Вдохновение Плавта» и, пожалуй, было полной противоположностью этому самому вдохновению, поскольку представляло собой не то лупанарий, не то кабак, не то вовсе притон, в котором, однако, почти не было засилья темных личностей, коих можно обнаружить в подобных же заведениях где-нибудь на городских окраинах Стафероса. Несмотря на достаточно позднее уже время, в потемках которого обычно в такие места стекается всевозможный сброд, люди здесь были одеты весьма сносно и внешность их не носила особых отметин темных делишек или бывшей рабской доли, и даже появление моё не вызвало почти ни одного любопытного взгляда. Разыгравшаяся паранойя, заставившая меня прийти именно сюда в надежде не привлечь чьё-либо внимание, немного поутихла, и я тихо присел за угловой столик, стараясь быть тише воды и ниже воды. В общем-то, я не имел ни малейшего понятия, как должно действовать в таких ситуациях. Августин велел мне втайне достичь Стафероса, но, разумеется, не объяснил, что для этого нужно сделать. Меня пугала возможная погоня, и чувствовал я себя ничуть не лучше, чем беглый преступник, чья бандитская рожа вывешена была на каждом углу, и которого каждый вигил страстно желает поймать. Мне ежесекундно казалось, будто все на меня подозрительно смотрят, и что при разговоре люди странно косятся в мою сторону. Само собой, никому до меня не было никакого дела: я был одет в добротную шерстяную тунику и шерстяной же плащ немаркого цвета, а борода в то время у меня еще не росла и лицо моё оттого выглядело вполне опрятно. И, пожалуй, создавал я образ молодого легионера в увольнении, который отчего-то забрался слишком далеко от расположения своей части, поскольку ближайший легион, насколько я знал, квартировался где-то на юге, ближе к границе с эмирами. Но во время войны на дорогах всегда много народу всевозможных видов и принадлежностей, и потому подозрения касательно моей личности возникали только у одного человека — у меня самого.
Заказав себе вина, немного еды (а ведь я провел в перелесках и полях по пути сюда без пищи около двух дней), и принялся неспешно трапезничать, хотя больше всего на тот момент мне хотелось заглотить принесенный шмат мяса целиком. Дорожная пыль и конский пот, вероятно, создавали крайне неприятное амбре вокруг меня и, казалось, что всё тело нестерпимо зудит и требует скорейшего погружения в теплую ванну. Но я терпел и даже не рассчитывал сегодня ни на какие удобства, сосредоточившись только на мыслях о собственной цели. Я уже собирался было покинуть сие гостеприимное заведение, прикупив у хозяина припасов в дорогу, как взгляд мой будто бы совершенно случайно наткнулся на один из женских силуэтов за большим столом посередине гостевого зала. За ним сидела большая и шумная компания, по большей части состоящая из подвыпивших мужчин, по виду напоминающих чернорабочих своими грубыми туниками коричнево-желтого цвета, среди которых затесалось несколько девиц, по одному виду которых можно было определить род их деятельности.
Корделия. Имя это мелькнуло на мгновение в моей голове, и уже готово было умчаться обратно в небытие, но я отчего-то всеми силами ухватился за него и сосредоточил взгляд свой на этой пирующей публике. Одна из девушек (или женщин?) особенно привлекла моё внимание. Одутловатое лицо ее, безобразно и вызывающе выкрашенное, выделяющееся крупными пятнами румян на щеках, показалось мне до боли знакомым. Корделия. Будто вспышкой света от далекой молнии имя ее вновь пронеслось в моей голове. В тот момент я был абсолютно уверен в том, что это она, та, с которой последний раз мне довелось свидеться всего каких-то два года назад. Во дни молодости моей время это казалось мне подобным необъятному морскому простору, другой берег которого скрывается далеко за горизонтом, но всё же не настолько, чтобы человек мог измениться настолько. Во мне вдруг страшно всё похолодело, и я не знал, что со мной стало происходить. Казалось, мир перевернулся с ног на голову, и образ Корделии, до того момента бережно хранимый в глубинах моей памяти и в самом сердце, внезапно дал трещину. Я хотел убежать и не видеть всего этого: пьяных рук, хватающих ее за грудь, безобразной ее отёчности, нехватки зубов, вульгарного макияжа, засохших пятен на её одежде, заскорузлости кожи и неприятного смеха. Не видеть грязи трактира, чахоточной служанки, разносящей выпивку, жирного и лысого трактирщика с бегающими поросячьими глазками, копоти на стенах и на потолке, запаха грязных тел и прогорклого сала, визгливого смеха, пьяной ругани, вшей в волосах посетителей, забитого взгляда мальчика-раба, жадно грызущего кость, кинутую хозяином на потеху собутыльникам, мышей под столами и клопов в постелях наверху. Все неприглядные черты действительности вокруг меня вдруг обострились до предела, заполнив всю видимую вселенную. А в центре всего этого ужаса была она. Корделия. Но совсем не та милая девушка, еще девочка, чей образ для меня всё это время был практически священным и от воспоминаний о котором на душе моей становилось тепло и одновременно тоскливо. И именно в тот момент, когда я собрался выбежать прочь из этого царства кромешного ужаса, взгляд ее остановился на мне. Она узнала меня, и мне сразу же захотелось исчезнуть, будто бы это я был на её месте.
И когда глаза наши встретились, я готов был уже провалиться сквозь землю. Пропасть и исчезнуть, лишь бы всё это оказалось дурным сном. Кажется, глаза ее вспыхнули мимолетным узнаванием, затем взор ее потупился, и я подумал было, будто она либо
