– Это не твоя вина, Кристиан. Меня тоже здесь не было. Я не успела спасти тебя.
Мой голос звучит громко и пронзительно в пустом сгоревшем лесу. Я закрываю глаза ладонями, стараясь сдержать слезы.
– Но меня не нужно было спасать, – ласково говорит он. – Может, мы и не должны были спасать друг друга.
«А в чем же тогда наше предназначение?» – задаюсь вопросом я.
Опустив ладони, я вижу, как Кристиан подходит ко мне и протягивает руку. Сейчас мы не в видении, но он все еще кажется мне красивым, несмотря на промокший от дождя и покрытый пеплом вид. Он берет меня за руки.
– Мне все еще не верится, что ты жив, – качая головой, выдыхаю я.
Он сжимает мои руки, а затем притягивает в свои объятия.
– Знаешь, меня тоже радует эта новость.
Одной рукой он медленно поглаживает мои крылья, посылая дрожь по телу. А затем отстраняется и, подняв руку к лицу, всматривается в нее. Его ладонь совершенно черная. Я встречаюсь с ним взглядом.
– Твои крылья покрыты сажей, – смеется он.
Я обхватываю его ладонь и провожу по ней пальцем, на котором, конечно же, остается след сажи и дождя. Кристиан вытирает руку о джинсы.
– И что же нам теперь делать? – спрашиваю я.
– Предлагаю сыграть свои роли до конца.
Он снова смотрит мне в глаза, а затем переводит взгляд на мои губы. Тело вновь сотрясает дрожь, как при землетрясении. Облизнув свои губы, он возвращается к глазам. Кристиан явно собирается задать мне свой вопрос.
И это может стать моим вторым шансом. Ведь раз никто из нас не нуждался в спасении, то наше предназначение совершенно в другом. Что тогда остается? Видимо, нам и правда организовали какое-то небесное свидание. А для этого не нужен пожар. Мы можем воспроизвести видение здесь и сейчас.
– Это всегда была ты, – говорит он и склоняется ко мне, отчего я чувствую его дыхание на своем лице.
Я тону. И желаю, чтобы он поцеловал меня. Мне хочется все исправить. Хочется, чтобы мама гордилась мной. Хочется сделать то, что должна. Хочется любить Кристиана, если ради этого я родилась на свет.
Он тянется ко мне.
– Нет, – шепчу я, не в силах говорить громче.
Я отстраняюсь. Ведь мое сердце больше не принадлежит мне. Оно отдано Такеру. И я не желаю притворяться, будто это не так.
– Я не могу.
Кристиан тут же отступает.
– Хорошо, – говорит он и откашливается.
Я делаю глубокий вдох, пытаясь прочистить мысли. Дождь наконец прекратился, и наступила ночь. Мы оба сейчас промокшие, замерзшие и растерянные. Продолжая удерживать его за руку, я крепче сжимаю пальцы.
– Я люблю Такера Эйвери, – объясняю я.
Он выглядит таким удивленным, будто ему и в голову не приходило, что я могла в кого-то влюбиться.
– Ох. Прости.
– Все в порядке. Пожалуйста, не извиняйся. Ведь ты же и сам любишь Кей, верно?
Его кадык дергается.
– Я чувствую себя глупо. Как будто это какая-то глупая шутка. И уже не знаю, что думать.
– Я тоже.
Я отпускаю его руку. А затем расправляю крылья и, пару раз взмахнув ими, поднимаюсь с вершины холма над выжженным лесом. Кристиан с минуту смотрит на меня, но потом присоединяется ко мне. Пока я наблюдаю, как он парит в небе с этими прекрасными пятнистыми крыльями, по спине ползут мурашки, а в и без того потрясенном мозге возникает смятение.
«У тебя большие неприятности, Клара», – шепчет мне сердце.
– Полетели, – говорю я, когда мы вместе зависаем над Фокс-Крик-Роуд. – Следуй за мной.
Несколько минут мы стоим у входной двери. Уже стемнело. На крыльце горит свет. Мотылек вновь и вновь бросается на стекло в каком-то лишь ему понятном танце. Я складываю крылья и прячу их, а затем поворачиваюсь к Кристиану. Наших крыльев больше не видно, но он все равно выглядит так, словно хотел бы улететь и никогда не возвращаться. Притвориться, что ничего не произошло. Что пожара не было. Что мы все еще остаемся в неведении, и все не так уж и плохо.
– Все будет хорошо.
Я не знаю, кого пытаюсь в этом уверить: себя или Кристиана.
Мы стоим у моего дома, красивого, уединенного бревенчатого дома, в который я влюбилась восемь месяцев назад. Но почему-то я чувствую себя здесь чужой, словно впервые вижу это темное крыльцо. За последние несколько часов изменилось очень многое. Мой разум заполнен всем, что я видела и пережила: сражением с падшим ангелом, лесным пожаром и различными последствиями моих поступков. Кристиан жив и стоит рядом со мной, но выглядит таким же нервным, как и я. Он покрыт сажей, но все равно очень красив. Он оказался таким, каким я совершенно не ожидала. Но мне не удалось выполнить свое предназначение. И я не знаю, что теперь меня ждет и с какими последствиями мне предстоит встретиться лицом к лицу.
Из-за спины до нас доносятся шорохи, и мы с Кристианом оборачиваемся, вглядываясь в сгущающуюся тьму. Из-за деревьев к нам летит фигура. Не знаю, известно ли Кристиану о существовании Чернокрылых, но мы инстинктивно тянемся друг к другу, словно опасаемся, что это наши последние секунды на земле.
Но это всего лишь Джеффри. Он приземляется на самой границе лужайки и оглядывается по сторонам, будто высматривает, не преследует ли его кто-то. С одного его плеча свисает рюкзак, и он прижимает к себе его рукой, чтобы тот не мешал крыльям. Повернувшись, брат обводит взглядом подъездную дорожку. А затем снова поворачивается к нам спиной, отчего на мгновение скрывается за своими крыльями. Вот только они стали черными, как уголь.
– Это твой брат? – спрашивает Кристиан.
Услышав вопрос, Джеффри поворачивается к нам и слегка приседает, словно готовясь к драке. Когда он замечает нас на крыльце, то поднимает руку, чтобы прикрыть глаза от яркого света, и, прищурившись, пытается разглядеть нас.
– Клара? – окликает он.
И это напоминает мне те дни, когда он в детстве боялся темноты.
– Это я. Ты в порядке? – спрашиваю я.
Сделав несколько шагов к нам, Джеффри попадает в круг света. Его лицо светится бледным овалом в темноте. А от одежды пахнет горелой древесиной.
– Кристиан? – спрашивает он.
– Собственной персоной, – отвечает Кристиан.
– Ты сделала это. Ты спасла его, – говорит брат, и в его голосе явно слышится облегчение.
Я не могу отвести взгляда от его черных крыльев.
– Джеффри, где ты был?
Он взлетает на крышу и осторожно приземляется перед широко раскрытым окном своей спальни.
– Искал тебя, – прервав тяжелую тишину, говорит он и исчезает в комнате. – Не говори ничего маме.
Я смотрю на темное небо, на котором не видно
