Но вскоре становится ясно: дело вовсе не в этом. С Ником происходит что-то, чего я ни разу в жизни не видела. Он заливается густым румянцем. Клянусь Урдой, его щеки краснеют так сильно, что кронпринцу приходится посмотреть на меня, прежде чем отвести взгляд.
Ник считает ее красивой.
И это действительно так – она прекрасна, – но его реакция… такого еще не случалось.
Стыдно признаваться, однако я чувствую укол ревности, пронзающий грудь. Обычно все внимание Ника сосредоточено на мне. И юноша никогда не смотрел на меня так. С другой стороны, если бы смотрел, мы вряд ли остались бы друзьями. Интересно, он так же себя чувствует, когда видит меня с Икером? Уф, я не хочу думать об Икере. Я стою между Ником и Аннамэтти, неловко им улыбаюсь и борюсь с желанием убежать. Страшно представить, что может случиться, если оставить их одних.
– Очарован, – наконец находит подходящие слова Ник. Румянец все еще ясно сияет на его щеках. – Откуда ты знаешь Эви? Я думал, что знаком со всеми ее друзьями.
Я отвечаю за нее.
– Ее компаньонка заболела, пока они добирались сюда из города Оденсе. Тетушка Ханса занялась ее лечением. Аннамэтти очень хотелось побывать на настоящем Литасблоте. Я предложила сопровождать ее. – Я дотрагиваюсь до руки девушки. – И знакомство с кронпринцем – неплохо для начала, правда, Аннамэтти?
Она расплывается в улыбке:
– Очень даже неплохо.
Нику удается восстановить свой нормальный цвет лица. К нему на помощь приходят воспитание и манеры. И чувство юмора.
– Да, я то еще зрелище. Почти метр девяносто роста и стальных мышц, – он поднимает жилистую руку и демонстрирует бицепс. – За мной постоянно таскаются какие-то люди, как утята за мамой-уткой, и просят открутить заевшие крышки.
Я подмигиваю Аннамэтти.
– Это правда. Никто, кроме него, не способен открыть намертво закупоренную банку. – Я веду себя, как и полагается хорошему другу. Я нормально отношусь к происходящему. Правда, все в порядке.
Аннамэтти продолжает улыбаться, но выглядит немного растерянной. Она много знает о надводном мире – но, очевидно, не настолько, чтобы отличить банку с закручивающейся крышкой от обычной банки. Я радостно смотрю на Ника и собираюсь сменить тему, чтобы спасти девушку.
– Итак, сейчас на повестке дня нет зловредных банок. Кронпринц Николас, а не пойти ли нам поглазеть на выставку домашнего скота?
– К чему вся эта официальная вежливость? Меня можно называть просто Ник, – отзывается он, обращаясь к Аннамэтти. – Эви просто шутит. Мне наплевать на титулы.
Он дотрагивается до короны у себя на голове и снова краснеет.
– И на короны…
Аннамэтти кивает:
– На что тебе не наплевать?
– На музыку, например.
– Я люблю петь. – В моем горле образуется ком при этих ее словах. Я смотрю на русалку и вижу свою потерянную подругу, которой, как утверждает Аннамэтти, она не является. У подруги был ангельский голос – спросите любого в Хаунештаде.
Но вместо чувства скорби на лице Ника снова вспыхивает румянец. Он застенчиво улыбается.
– Значит, мне придется воспользоваться своими королевскими привилегиями и одолжить у кого-нибудь инструмент, чтобы подыграть тебе.
У меня сводит живот. Великолепно. Просто великолепно.
Мы спускаемся по лестнице в сад. Ник на секунду отлучается, чтобы сорвать розовый тюльпан на дальнем краю клумбы. Там, где королева не заметит. Аннамэтти тем временем наклоняется понюхать цветы.
Я отступаю и наблюдаю за тем, как Ник приближается к склоненной фигуре Аннамэтти. Когда она встает и разворачивается, Ник достает тюльпан из-за спины и преподносит девушке с легким величественным поклоном.
Губы Аннамэтти расплываются в широкой удивленной улыбке. Девушка смотрит ему прямо в глаза.
– Правда? Это мне?
– Смысл быть принцем, если даже не можешь сорвать тюльпан в собственном саду?
– Ох, спасибо! Это как раз мой любимый.
– Для меня это честь, Аннамэтти.
Ее пальцы хватают цветок. Девушка подносит его к носу и глубоко вдыхает аромат.
Когда Аннамэтти открывает глаза, я напоминаю о себе и говорю с улыбкой:
– Пойдемте скорее на праздник.
11
Ник доедает десятый шпандауэр[6]. Кусочки слоеного теста остаются у него на губах. Мы гуляем по пляжу. Ника останавливают буквально на каждом шагу, чтобы он оценил угощения с каждого стола. Выдержанные пахучие сыры, ягоды и неспелые фрукты из садов в долине; ржаной и ячменный хлеб с хрустящей корочкой; деликатесы из гороховой крупы – конкуренты тетушкиного знаменитого супа; несчетное количество десертов. И Ник должен попробовать все это. Что бы ни попало к нему в рот, Ник уверяет продавца, будто это лучшее, что он ел в Хаунештаде – а может, даже во всех королевствах Эресунна.
– Спаси меня, Эви, – бурчит он, проглатывая очередной кусок.
Почему бы тебе не попросить ее? Хочется мне ответить, глядя на идущую рядом Аннамэтти. Но вместо этого я подаю кронпринцу мамин платок и говорю:
– Откусывай по чуть-чуть, а потом сплевывай сюда.
Настроение ничуть не улучшилось – хотя я и стараюсь отвлечься. Мне немного легче от того, что фарфоровое лицо Аннамэтти приобрело сероватый оттенок из-за ее отвращения к рыбе, которой здесь в избытке. Мы проходим мимо прилавков. На них разложены темное мясо кита и бледно-розовое сало, ярко-красные и еще горячие после варки лобстеры, крабовое мясо, соленая лососевая икра и даже кусочки копченого угря.
У очередного стола Аннамэтти берет меня за руку и шепчет на ухо:
– Почему вы пытаетесь истребить всю морскую живность, когда у вас столько разной еды.
Я пожимаю плечами.
– Так сложилось испокон веков. Поколения сменялись, но в руках жители Хаунештада всегда держали сети и гарпуны.
Наверное, мне следовало проявить сочувствие. Но было жарко, и мое настроение совсем испортилось от того, что приходилось останавливаться у каждого прилавка.
Аннамэтти хмурится.
– Но ведь вы можете есть что угодно.
Пока девушка тихонько возмущается мне на ухо, Ник пытается отделаться от очередного местного кулинарного гения.
– Мой отец всегда говорил нам держаться подальше от поверхности воды и пугал нас сказками о том, что гарпун может рассечь русалку надвое. Он говорил, что люди – бич морей, что они постоянно охотятся и убивают. Но это…
– Так устроена жизнь, Аннамэтти, – я стараюсь говорить мягче – будто разговариваю с ребенком. В некотором смысле русалка и есть ребенок, хоть мы с ней и одного возраста. Она всего несколько часов провела в моем мире.
– Мы делаем это ради выживания. Мы не хотим приносить вред морю и причинять боль поросенку или кому-либо еще.
– Я не была готова.
– Я не была готова встретить русалку сегодня, – шепчу я новой знакомой в самое ухо. – И тем не менее.
Ночной воздух сотрясает ее смех. Ник оборачивается на нас. Я поднимаю бровь и поджимаю губы. Он улыбается Аннамэтти и снова смотрит на меня. По его выражению лица можно догадаться: принц думает, будто я рассказываю ей всякие девчачьи сплетни. Ну что ж, я не стану переубеждать друга.
Ник возвращается после очередной схватки с торговцами – в руках у него тарелка с жареным налимом, из которого сочится сок и идет пар. Голову оторвать еще не успели. Рыбьи глазки-бусинки безучастно смотрят в пространство.
– Госпожа Улла ручается, что это лучший налим в Хаунештаде – а может, и во всей Дании. Если тебе, Аннамэтти, так хотелось побывать на настоящем Литасблоте, то вот он.
Я отклоняю тарелку с рыбой. Ник снова прижимает ее к груди, чтобы никто не задел.
– Она не ест рыбу.
Ник хохочет:
– Разве бывают такие, кто не ест рыбу? Мы, датчане…
– Аллергия, – отрезаю я. – Если Аннамэтти съест кусочек, ее разнесет, как французский воздушный шар.
– Это мучительно, – подтверждает девушка и надувает щеки.
Ник хочет задать какой-то вопрос, но не решается. Тут же он отдает
