Стоявший неподалеку господин — по виду ровесник отца Эльзы — странно покосился на нее, и она вспыхнула: какие же флюиды сейчас источает ее тело? Флюиды мощного сексуального притяжения, которое испытывает и транслирует для своего единственного ее волчица. Приди. Возьми меня. Я твоя. Повезло, что Хорас отошел раньше, чем все вышло из-под контроля, а то, чего доброго, принял бы ее желание на свой счет.
Она сделала судорожный вдох, полный мускусного, чужого, незнакомого и в то же время какого-то родного аромата. Никогда еще внутренний зверь Эльзы не ощущался таким… диким. Никогда еще ей так не хотелось соединиться с мужчиной… нет, не мужчиной, волком, и не важно, в человеческом или зверином обличьи. Выгнуться, подставить грудь под его руки, чтобы содрал с нее платье, сшитое из нежной ткани, а теперь казавшееся грубым власяным мешком, раздражающим кожу, освободил раскаленные и пульсирующие соски, принес им облегчение влажным ртом. Чтобы ноги ей раздвинул. Ей будет больно, но боль первого соития ничто по сравнению с возможностью стать с Ним единым целым. Она — женщина, она рождена, чтобы пройти через боль, даря наслаждение своему мужчине, и как только раньше этого не понимала?
Не осознавая до конца, что делает и кого ищет, Эльза двинулась туда, куда вел ее запах. Взрослые и молодые волки раздували ноздри, оборачивались на нее, но она их не замечала. Танцующие ненароком толкали ее, но она упрямо шла дальше, не спуская глаз с портьеры, прикрывающей коридор для слуг. Кто-то, предназначенный ей судьбой, без всяких сомнений находился там, за плотной темно-бордовой тканью. Когда до выхода оставалось несколько шагов, навстречу Эльзе, заставив вздрогнуть, выскочил слуга с вазой запеченных в сахаре орехов. Он даже не обратил внимания на благородную молодую госпожу, торопливо обогнул ее, стремясь скорее доставить груз к фуршетному столу.
С бешено подпрыгивающим сердцем Эльза остановилась перед портьерой. Кто бы он ни был — сейчас она отдернет занавесь и увидит его лицо. Страшно? Очень. Любить вообще страшно, уж теперь-то Эль это знала. Любить без права выбора — страшней вдвойне. Может, поэтому ей чудилось, что там, за непрозрачной тканевой преградой, стоит Алекс? Разум обманывал сам себя, подменяя реальность фантазией о том, кого Эльза так до конца и не забыла, оттого и запах, поработивший ее, имел вымышленные нотки, присущие только одному человеку. Но волки не привязываются к людям, это невозможно.
Несмотря на громкую музыку, смех гостей и бесконечное жужжание множества голосов в зале, она слышала, как он дышит. Стоит и дышит там, за портьерой, и не торопится выходить. Эльза подняла руку, коснулась ткани, замерла. Страшно. Как же набраться решимости и заставить себя посмотреть? Что, если он окажется чудовищем, даже худшим, чем ее брат? Или стариком? Или женатым человеком? Может, лучше убежать? Уехать домой, спрятаться, забыться? Подумаешь, привязка. Вдали от источника напасти Эльза как-нибудь ее переживет…
Но убежать она не смогла, осталась на месте, провела ладонью по занавеси, будто слепая, наощупь изучающая мир, и внезапно чья-то рука с той стороны тоже ее коснулась. Их пальцы встретились — его сильные, горячие даже через ткань, дающие опору, и ее трепетные, испуганные, дрожащие — пошли вверх и вниз, танцуя друг вокруг друга, изучая, знакомясь. Забыв обо всем, едва дыша, Эльза положила на портьеру вторую ладонь. И тихонько выдохнула, когда Он потрогал. Он испытывал то же, что и сама Эль, теперь она в этом не сомневалась, вместо слов ей все сказали его руки. Незнакомец отвечал ей, тянулся к ней так же, как она — к нему. Сложный букет его аромата раскрылся и заиграл перед ее волчицей, как полотно, насыщенное яркими красками, заставил трепетать ноздри и еще сильнее гореть тело. Эльза закрыла глаза, наслаждаясь этим ощущением, растворяясь и уплывая в волнах нового чувства.
Он тоже желал незримую ее.
Скрыв лицо под черной полумаской, Алекс вполне благополучно миновал служебные помещения и оказался в тускло освещенном коридоре, ведущем в зал. Здесь он позволил себе расслабиться: перестал держать спину безупречно ровно, схватился рукой за стену, а затем и вовсе остановился, привалившись к ней плечом и склонив голову. Ему требовалось немного прийти в себя, собраться с силами, потому что впереди ожидало самое важное испытание.
— Вам плохо, господин? — участливо спросил слуга с пустым подносом, который, откинув портьеру, вошел из зала и натолкнулся на него.
Алекс согнулся ниже, чтобы лицо еще больше оставалось в тени, и кивнул. Глупо отрицать очевидное, это лишь вызовет ненужные подозрения.
— Я могу чем-то помочь?
— Нет. Пошел вон. Уберешь потом тут, когда я уйду.
Именно так говорил бы любой лаэрд на месте Алекса: чуть раздраженно, чуть устало. Ну выпил лишнего или съел что-то не то, ну бросился в первый попавшийся выход, чтобы не позориться среди знакомых, с кем не бывает? Видимо, задумка себя оправдала, потому что слуга невозмутимо двинулся дальше, оставив его в покое.
Запахи сбивали Алекса с ног. Казалось, он чувствует каждую женщину и каждого мужчину в этом зале, а их там собралось немало. Как волки не сходят с ума в толпе? Или потом, со временем, его обоняние придет в норму? Где-то открыли дверь: отчетливо потянуло сквозняком, и дышать стало немногим легче — он стоял с наветренной стороны.
Затем поток воздуха снова переменился, и Алекс рванул воротник рубашки у горла. Она была не похожа на других (он почему-то не сомневался, что это именно "Она"), как жаркий полдень не походит на холодную ночь, цветущий луг — на безжизненную пустыню. Кровь забурлила в жилах, внизу живота собралось тяжелое жидкое пламя, мужской орган моментально напрягся и отвердел. Алекс посмотрел вниз, на вздыбившуюся ткань своих штанов, и выругался: в таком виде он далеко не уйдет, не посреди наполненного благородной публикой зала уж точно. Но собственное тело больше не принадлежало ему, и все, что оставалось, — прятаться и, тяжело дыша, ощущать, как Она приближается.
Тот же слуга, которого Алекс уже узнавал по запаху, вернулся с вазой орехов и на этот раз проскочил мимо, не проявляя особого любопытства. А вот Она не появлялась. Алекс ощущал аромат женщины, стоявшей совсем близко, за самой портьерой, и молился всем богам лишь о том, чтобы тело не подвело его окончательно. Как же невыносимо ему хотелось заняться
