Тави покачал головой — словно хотел сказать, что это уже не имеет значения. А Хинта вдруг понял, чего стоило учителю все эти дни сохранять спокойную мину в присутствии Эрники. Тави тоже это понял.
— Еще никто… никто и никого в моей жизни не называл вот так плохим человеком. Мы говорим о плохих людях все время, и все же мы не говорим о них почти никогда. Они там, далеко — антигерои в ламах, скандально-жестокие мужья в обнищавших фермерских семьях, наемные убийцы на службе у зарвавшихся корпораций. Мы представляем столько ликов зла… но разве мы говорим всерьез о плохих людях рядом с нами? Нет, или почти никогда.
— Да, — сказал Ивара. — Для зла в быту, как и для глобального зла в мире, нет измерительной шкалы. Уголовное право — лишь пародия на такую шкалу. Оно почти никогда не трогает тех, кто находит способы вредить другим без физического насилия. Измерительной шкалы нет, но мы все ощущаем разницу между разными видами и степенями зла.
— Кажется, я понимаю, — задумчиво сказал Хинта. — Все дело в подлости. Я бы, например, назвал Круну плохим. Но он не подлый. И он как раз таки постоянно делает вещи, из-за которых у него могут быть неприятности. А есть другие злодеи — этих уголовное право скорее защищает.
— Да, — согласился Тави. — Я и сам не так давно называл свою мать подлой. А это значит в сто раз больше, чем когда мы называем плохим Круну. Мне сложно понять, почему. Может быть, потому, что Круна, как и мы, все еще ребенок. Да, он жестокий дурень. Но у него впереди вся жизнь. Он еще может стать кем-то другим. А вот Двана, другой наш одноклассник, если не пойдет другим путем, то, возможно, станет однажды таким же, как моя мать. Подлая. Плохая. Мне почти нестерпимо об этом думать, но да: каким-то образом она все еще любит меня, и хочет вернуть. Однако ее попытки похожи на издевательства. И, наверное, в ближайшие несколько лет она еще доведет меня до безумия.
Тави тяжело вздохнул. Он больше не болтал ногами, его тонкая фигура на краю постели казалась безвольной, скованной, сжавшейся.
— Ты хотел задать свои четыре вопроса об Аджелика Рахна, — мягко напомнил Ивара.
— Не только о них, — быстро вернулся Тави. — Да, я остановился на том, что говорил о любви. Моя мать была для меня лишь примером. Отвечая на вопрос Хинты о волях, ты, Ивара, привел потрясающую метафору. Ты сказал, что они могущественны, как океан, и что если океан потянется к человеку, чтобы коснуться его щеки, то разнесет целые города.
— Да, я хорошо это помню, — кивнул Хинта.
— Техника. Она обычно такая грубая. Вот робокаталки. Они о нас заботятся, возят нас, перекладывают с места на место. Они ловкие, никому не делают больно, умело выполняют свою работу, а работа эта — помогать больным людям. Но разве можно сказать о робокаталках, что они ласковые? Конечности машин не то же самое, что наши руки. Они годятся лишь для того, чтобы хватать. Они могут поднимать, опускать, вертеть, перекладывать. Порой они делают все это быстрее и ловчее человека. Но разве они могут гладить? Или делать жесты?
— Если их запрограммировать, — неуверенно встрял Хинта.
— В Литтаплампе есть роботы, которые существуют ради того, чтобы им по утрам говорили «маанна». — Ивара был явно смущен, поэтому выбрал столь иносказательную форму для выражения своей мысли, но оба мальчика прекрасно его поняли и удивленно на него уставились. — Очень дорогая игрушка. Имитирует почти все возможные ласковые движения и умеет подстраиваться под тело конкретного человека, чтобы сделать все так, как нравится именно ему.
Хинта вдруг вспомнил девушку-медика, которая мазала его мазью и будто подтрунивала над ним. Где-то здесь начинался мир секса. Тави, кажется, слегка покраснел и, не отрываясь, смотрел на учителя. Хинта сам не чувствовал, что краснеет, но испытывал некоторую неловкость.
— Когда общаешься с такой машиной, она кажется почти живой. Но я понимаю, к чему ты клонишь, Тави. Ни одна из этих кукол для развлечений не подобна Аджелика Рахна. Они не могут рассмешить, не являются настоящими собеседниками, не мыслят самостоятельно, не умеют собирать себе подобных.
— Я понимаю, — выдавил Тави. — Да, было бы странно, если бы таких кукол не существовало. Ведь не все люди находят себе тех, кому смогут говорить «маанна» по утрам. Тем не менее, я с тобой не соглашусь. Я бы как раз сказал, что они подобны Аджелика Рахна. Просто они не универсальны и не величественны, как те. Но в одном они подобны Аджелика Рахна: у них есть руки, чтобы касаться.
Ивара слегка склонил голову — ждал, что Тави скажет дальше.
— И вот мой первый вопрос. Почему воля ковчега действует так грубо, если его создатели, Аджелика Рахна, были такими чуткими и маленькими существами, что могли посвятить свою жизнь заботе о больном ребенке? Почему механический народец не приходит к людям, не говорит с ними сам? Почему он позволяет происходить землетрясениям и допускает массовую гибель? Неужели с ним может быть связана такая ужасная воля? Ведь мы, люди, не посылаем к другу или к возлюбленному ужасные стихии и огромных чудовищ, когда хотим лишь коснуться его щеки! Даже во время войны мы ведем переговоры с врагом, встречаясь с ним лицом к лицу. Мы делаем определенные жесты, произносим определенные слова.
Учитель озадаченно кивнул.
— И хотя большая часть произошедшего мне непонятна, но в этом ходе мысли я вижу не только вопрос, но и ответ — возможно, самый верный ответ на один из вопросов Хинты. — Тави посмотрел на друга. — Ты спрашивал, почему твой брат. Так вот — потому что он новый больной ребенок. Аджелика Рахна хотят
