Хинта решил, что должен обратить на себя их внимание, и сел на своей койке. Они разом на него оглянулись.
— Что происходит? — одними губами спросил он.
— Спи, спи, — зашукали на него.
— Я его брат, я должен знать.
Один из парней-медиков поманил его, и они все вместе вышли в больничный коридор. Хинта ощутил под босыми ногами стерильно-чистые, холодные, гладкие плиты пола. Здесь горел дежурный свет, и фонарик-ночник отключили за ненадобностью.
— Руварта? — спросил парень-медик.
— Фойта. Мы братья, одна фамилия.
— Я еще не проснулся, — признал парень-медик. Хинта продолжал обводить их всех вопросительным взглядом. Никого из этих троих он не знал. Очевидно, они были ночной сменой дежурного персонала, в обязанности которой входило вмешиваться, когда что-то идет не так. Но обычно они не заходили в палаты к пациентам.
— Твой брат спит, — сказал второй парень.
— Он не понимает, — сказала девушка.
Но Хинта понял.
— Он не в коме?!
— Да, да, — подтвердили все трое.
— Кома и сон очень разные состояния, — пояснил первый парень. — Мы пришли, потому что наши приборы отреагировали на изменение его состояния. Мы боялись, что он очнулся и будет напуган, или будет нуждаться в помощи — так часто бывает, когда люди выходят из комы. Но он спит — и так даже лучше. Мы не станем его будить. Пусть спит столько, сколько ему хочется.
— То есть, он здоров? — спросил Хинта.
Их лица посерьезнели.
— Мы не можем еще сказать, — покачал головой второй парень. — Надо дождаться, когда он проснется. А он может еще долго не просыпаться. Он может даже обратно впасть в кому. Вне зависимости от того, проснется он или нет, днем с ним будут проводить разные тесты. Это дело его лечащего врача. Пока что мы можем лишь сказать, что его мозг снова активен. Он видит сны.
Хинта запоздало понял, что плачет. При этом он улыбался, а слезы текли по его щекам. Ночная команда отреагировала на его эмоции очень тепло — его обняли, потрепали за плечи, предложили успокоительное. Он отказался. Тогда ему посоветовали вернуться в койку и спокойно спать до утра.
Когда он вошел обратно в палату, брат по-прежнему лежал на боку, и его дыхание по-прежнему было сильным и ровным. А вот Ивара, наоборот, не спал — сидел на постели, настороженно вглядываясь в полумрак.
— Ашайта? — чуть слышным шепотом поинтересовался он, когда Хинта поравнялся с его койкой.
— С ним все хорошо, — так же тихо отозвался мальчик. — Он больше не в коме. Обычный здоровый сон.
Ивара улыбнулся ему в темноте. Хинту вдруг поразила мысль о какой-то новой, тайной, сверхъестественной связи между ними всеми.
— Ты проснулся, как и я, без причины?
— Я очень чутко сплю. Меня разбудил визит нежданных ночных гостей.
Значит, связи не было. Ивара все еще улыбался, но его улыбка неуловимо изменилась. Вероятно, при свете дня Хинта не сумел бы различить этой особенной темной эмоции, на мгновение застывшей в уголках губ учителя, но сейчас он увидел ее — увидел годы, проведенные в ожидании беды. Мужчина не просто чутко спал, он слишком привык ждать, что кто-то или что-то может застать его врасплох.
— Я радуюсь вместе с тобой, — от всего сердца добавил Ивара.
Хинта понял, что у него на щеках все еще блестят слезы, и неуклюже стер их кончиками пальцев.
— Спасибо.
Он уже собирался вернуться в свою постель, когда стало ясно, что своим разговором они разбудили Тави: у того сначала сбился ритм дыхания, а потом он тоже, как и Ивара, сел и сонно заморгал в темноте.
— Шепчетесь? — глядя на силуэт Хинты, поинтересовался он.
— Приходили врачи, — сказал Ивара. — Ашайта спит обычным сном, он больше не в коме.
Новость так поразила Тави, что он даже не смог сразу ответить.
— А почему ты плачешь? — спросил он у Хинты мгновение спустя.
— Кажется, это от счастья, — ответил Хинта и снова стал вытирать с лица слезы, — но врачи не сказали, что все будет в порядке. Это выяснится только днем. Я… я не знаю… не знаю, каким он будет.
На самом деле, у него трепетала на кончике языка совсем другая, куда более мрачная фраза. Он думал, что не знает, будет ли это хрупкое тело, лежащее там, на постели, Ашайтой. Он боялся, что когда оно проснется, из его глаз будет идти страшный свет, а из уст будут вырываться какие-то ужасные пророчества о смерти, золотых вратах, подземельях, событиях древности. Он боялся, что, пробуждаясь, брат вновь издаст жуткий крик и обрушит на них видения. Он боялся, что поворачиваясь с боку на бок, этот маленький мальчик спровоцирует новое землетрясение.
Неожиданно Тави соскользнул с койки, шагнул к Хинте и крепко его обнял. Хинта смутился — ткань их пижам была очень тонкой. Несколько мгновений он стоял в растерянности. Но потом он ощутил тепло и хрупкость этого момента, понял, что тоже должен обнять в ответ, и обнял, и притиснул Тави к себе еще плотнее. И только тогда, уткнувшись лицом в его тонкое плечо, Хинта до конца понял, насколько переломный это момент. Что было бы, если бы этой ночью показания приборов изменились в другую сторону, если бы его брат не вышел из комы, а умер в ней? Кем бы теперь был он сам, если бы это произошло? Он представил себя из этой параллельной вселенной — мальчик, похожий на Двану, с омертвелым взглядом застывший на перроне тихоходного поезда. Черная платформа, на которой лежит маленький саркофаг. Какого героя вписали бы в лицо Ашайты? Хинта не мог этого придумать. Теперь он заплакал по-другому, сотрясаясь всем телом, впиваясь пальцами в спину Тави. Они стояли
