Хинта опустил взгляд. Во всем, что с ними случилось, было слишком много боли, и она уже сделалась для него почти невыносимой. Они оба прощались со своим детством, наблюдали крушение своих семей, становились сиротами при живых родителях. Хинта хотел, чтобы все это кончилось: чтобы мать Тави была здорова, чтобы к ней и к ее сыну из Литтаплампа приехал муж и отец, чтобы его собственная семья получила второй шанс. Из оцепенения его вывел голос друга.
— Надо разбудить Иджи. Очередь двигается.
Хинта оглянулся по сторонам и, к своему ужасу, осознал, что нигде не может найти младшего. Он видел лишь ноги, спины, плечи и лица других людей.
— Где Ашайта!?
Теперь Тави тоже посмотрел вокруг.
— Я думал, он в твоем поле зрения.
— Я идиот! Мне надо было послушать тебя, когда ты говорил, что мы его потерям. Я лишь на мгновение забыл о нем, и вот его уже нет.
— И что делать?
— Стой рядом с Иджи. Вдруг брат сам вернется.
— Стою.
Хинта сорвался с места. Он петлял среди людей, машин, грузов, опорных столбов. Кричать и звать брата в голос он пока стеснялся, но знал, что начнет, если не найдет того через пару минут. Его взгляд метался повсюду в поисках детского красно-белого скафандра. В какой-то момент Хинта даже подумал, что видит Ашайту, но мгновение спустя осознал, что это другой ребенок. Он уже сделал почти полный круг вокруг того места, где они с Тави стояли, когда ему повезло наткнуться на знакомого. Это был Вондра, его одноклассник — он скучал рядом со своей большой семьей, а его мать и три сестры щебетали и хихикали, не замечая ни его, ни что происходит вокруг.
— Привет, — резко подошел к нему Хинта. — Я брата потерял. Скажи, пожалуйста, ты его, случайно не видел?
— Привет. А чего ты такой напуганный? Он разве не с твоим отцом?
— Отцом? — ошалело переспросил Хинта. — Ты видел их вместе?
— Ну да. Хинхан, ты вообще как? Где был после землетрясения?
— Прости, давай потом. А где, где ты их видел?
Вондра показал направление, и Хинта рванул прочь.
— Пока, — бросил он на прощание, — все потом…
Вондра лишь проводил его непонимающим взглядом. Хинта шел быстро, почти бежал. Он вернулся в ту часть продовольственных складов, которая была полностью застроена мелкими павильонами, и там внезапно понял, куда идет. Где-то здесь был один из кувраймов поселка — самый дешевый и гадкий. В него поставляли кувак местные фермеры, и они же его здесь в основном и пили. Куврайм, в отличие от множества других заведений, работал — его запасы представляли стратегический интерес только для отчаявшихся мужиков вроде Атипы, но никак не для администрации Шарту. Кроме того, кувак был, пожалуй, одним из немногих товаров, в случае массовой конфискации которых среди шартусского плебса мог вспыхнуть бунт.
Хинта услышал куврайм раньше, чем увидел его. Гул нестройного пьяного хора складывался в знакомые слова:
Через стену, через стену и на волю,
Через стену, через стену и на юг,
Мы уходим в пустошь, чтоб разметить поле –
Чтобы новый-дальний основать приют.
Исполнители дружно отстучали ногами и кружанами, чтобы подчеркнуть конец припева, и сразу затянули снова:
Чтоб не знать нам больше бригадиров,
Чтоб работать на своей земле,
Мы уходим к дикому фронтиру –
В нищий лагерь, к огненной скале.
Эту песню Хинта помнил наизусть. Ее считали своего рода гимном всех южных поселков. Она жила со времен расцвета литской ойкумены, когда люди перебирались в пустошь и бездорожье, чтобы начать на новом месте новое дело. Тогда было другое время — до появления омаров, культивация фрата только развивалась, а главную проблему для начинающих колонистов представлял Экватор — не было тихоходных поездов, чтобы дешево перевозить через него большие объемы грузов. А еще эта песня была любимой песней Атипы и, возможно, вообще единственной, которую тот хорошо знал. Сердце Хинты замерло в нехорошем предчувствии. Должно быть, отец сейчас был в ударе и в угаре.
Хинта свернул в ближний закоулок складского лабиринта и увидел куврайм. Заведение было переполнено, толпа вывалила наружу. Над сгрудившимися людьми мерцала надпись-голограмма с обескураживающе простым посылом: «раз еда бесплатно, потрать деньги на выпивку».
Отца Хинте искать не пришлось: пели именно те, кто стоял на улице. Атипа был среди них — танцевал-раскачивался в кругу людей, сцепившихся руками. Ашайта танцевал между ними — радовался, наверное, что столько поглупевших взрослых кружатся вместе с ним.
Через стену, через стену и на волю,
Через стену, через стену и на юг,
Мы уходим в пустошь, чтоб разметить поле –
Чтобы новый-дальний основать приют.
От законов Лита мы устали –
Корпорации нам жить там не дают.
Мы уходим в солнечные дали,
Общим-равным будет здесь крестьянский труд.
Хинта вклинился в танцующий круг и попробовал просто увести Ашайту. Малыш послушно последовал за ним. В это мгновение Атипа вывалился из цепочки танцующих и радостно возопил:
— Хинхан, сынок, да это ж ты! А я-то думал, чего младший один ходит?
Он был совершенно пьян.
— Ты его увел, — стараясь отстраниться от напирающего отца, отозвался Хинта. Толпа сомкнулась за спиной Атипы. Собутыльники продолжали отплясывать и петь.
— А я, — совершенно не обращая внимания на тон сына, сообщил Атипа, — угощаю людей. Смотри, смотри! — Одной рукой он схватил Хинту за плечо, а другой широким жестом указал на весь окружающий их бедлам. — Смотри! Они все мои друзья! А все потому, что я угощаю людей.
— У тебя нет на это денег, — сказал Хинта. — Иди домой.
— А вот и нет. Твой учитель — он мне их дал. Деньги дал. Знаешь, что он сделал? Благородный человек!
Хинта в немом удивлении смотрел в пьяное, расплывшееся лицо отца. Он чувствовал, что вот сейчас ему станет стыдно. Но стыда еще не было — тот запаздывал, как запаздывает к восприятию слишком сильная боль.
— Благородный человек! Он знаешь что сделал? Он заплатил за лечение его!
