Еще около часа они увлеченно спорили и предлагали друг другу разные, все более безумные идеи, а километры пути незаметно ложились им под ноги и оставались позади.
_____Когда дорога взобралась на вершину очередного холма, их взглядам открылась небольшая овальная долина, напоминающая по форме древний, изглаженный временем кратер, разлинованная фратовыми полями, которые словно боролись с рельефом: здесь и там их ровный узор нарушался, ломался, огибая валуны, пристраиваясь к скальным отрогам. На дне долины образовалось маленькое озеро, по его мертвым черным водам плыл кислотно-желтый пух опавших фратовых спор. А на дальнем берегу стоял самый большой частный дом, который можно было увидеть во всей юрисдикции Шарту — особняк Джифоев.
Центральное здание усадебного комплекса состояло из множества крупных блоков и имело два крыла — северное и южное. Из стен выступали прозрачные обходные галереи, фасад кичливо сверкал дорогим золотистым покрытием с узорами из черных и серебряных вставок. У северного крыла сгрудились хозяйственные постройки и отдельные жилые домики, принадлежащие, очевидно, прислуге или опальным членам семьи. С южным крылом срастался большой ангар, по форме напоминающий половинку гигантской, продольно разрезанной бочки, его полуцилиндрическая крыша отливала в лучах солнца стальным блеском. Грузовые шлюзы ангара были рассчитаны на то, чтобы в них могла проехать крупная техника, однако сейчас он использовался не в качестве гаража, а как павильон для отдыха паломников — над входом, бледная в лучах яркого солнца, мерцала приветственная голограмма.
Они невольно сбавили шаг.
— Как время-то летит, — сказал Ивара. — Я думал, мы еще долго будем сюда идти. А мы, выходит, за разговором уже отшагали более половины пути. Это ведь владения Джифоя?
— Да. — Хинта ждал какой-то реплики от Тави, но тот не проронил ни слова. Их прежняя беседа оборвалась, и они молча спускались вплоть до самого центра долины. Только там, на берегу озера, Тави нарушил тишину.
— Можем мы здесь остановиться?
— Чего ты хочешь? — спросил Ивара.
— Подумать. Посмотреть. Сам еще не понял. Но я точно не хочу просто войти в дом Джифоя. Мне нужна пауза.
Берег водоема был усыпан крупными валунами и кучами щебня — похоже, фермеры прежних времен стаскивали камни сюда, чтобы расчистить ровные площади для полей. Тави по галечной осыпи взобрался на вершину одного из крупных валунов, Хинта, после некоторых колебаний, полез следом. Они остановились на вершине глыбы, в трех метрах над поверхностью воды. Черная гладь озера была словно зеркало — ровное, четкое, лишенное дрожи; в нем лежало отражение золоченного фасада особняка, его темная перевернутая копия. Тави нашел мелкий камень, с навесом бросил его в направлении центра озера. По встревоженной глади разбежались концентрические круги.
— Как ты? — спросил Хинта.
— Похоже на то, что я в странном настроении?
— Не знаю, на что это похоже. Но из всего, что я знаю, я могу предположить, что ты сейчас мог бы впасть в странное настроение. Это дом, в котором решила жить твоя мать.
— Просто меня угнетает эта архитектура. Когда смотришь на нее мельком, видишь только захолустный китч. Но когда начинаешь вглядываться, замечаешь, что это мрачное строение. В нем меньше уюта, чем в простеньких хибарах бедняков. Здесь нет радости, чувства юмора, дистанции. Вся эта усадьба спроектирована ради серьезности. Она подавляет. Когда смотришь на нее, от нее невозможно отвлечься. Рядом с ней нельзя расслабиться и отдохнуть. Я смотрю на нее и понимаю, насколько же я не хочу, чтобы здесь прошли следующие годы моей жизни.
Хинту поразила тяжесть, с которой Тави говорил; еще никогда он не слышал в его голосе таких усталости и опустошения. Казалось, у того в душе, впервые за всю его жизнь, появилось что-то каменно-холодное — неотесанный монолит, ригидный и мертвенный, под стать ядовитому миру вокруг и этой черной воде.
— Символы беззащитны перед тем, что с ними делает человек, — прозвучал в их наушниках голос Ивары. — Золото для многих, почти для всех народов стало символом красоты, благоденствия, величия, даже святости. Очевидно, что подобное отношение мы унаследовали от людей Золотого Века, и тот век тоже недаром назван «золотым». Золотом украшают ритуальные предметы, из него отливают и им покрывают знаки отличия, от огромных эмблем на зданиях корпораций до значка на скафандре шерифа. Но тот, кто, не имея вкуса, стремится к власти, может сделать из золота весь свой дом — кто ему помешает? Так и получается, что символ делается амбивалентным, утрачивает чистоту содержания. Золото — это красота. Но это и китч. Золото — это благоденствие. Но это и богатства черствого скупца. Это символ величия, но и атрибут безнравственной тоталитарной власти.
— Мне нравится воображаемое золото, — сказал Тави. — Золото мыслей, слов, знаний. Аджелика Рахна — величайший из артефактов золотого уровня, но он вовсе не весь сделан из этого металла. В этом его красота. Для него золото — метафора. А для Джифоя золотые стены его дома, похожего на тюрьму — это реальность, реальный эквивалент всего, чего он достиг. А все, чего он достиг, это фрат: биотопливо, зеленые жидкие деньги, способные расти прямо на голых камнях.
— Не обязательно ты попадешь в эту тюрьму, — сказал Хинта.
— Мне невыносимо даже то, что я вынужден бороться, чтобы ее миновать. Это не мой выбор, не мое место, не моя битва. Отвоевать себе право жить без Джифоя — скучная победа в маленькой и грязной семейной драме. Может, я гордец, но скажу прямо: для меня это мелко. Все это мне не нужно. Вот от чего мне так тоскливо.
Они сошли с валуна и вместе с Иварой и Ашайтой на Иджи зашагали к вратам ангара. Когда они огибали озеро, их нагнал большой и шумный отряд из нескольких групп паломников, так что в шлюз они ввалились вместе с толпой малознакомых людей.
Изнутри ангар шумел десятками голосов. Джифой позволил другим фермерам торговать на своей территории, и те привезли сюда всю провизию, которую еще не успела конфисковать администрация Шарту. Огромное помещение казалось тесным из-за набившихся сюда людей и вещей: импровизированные прилавки ломились от платных и дармовых угощений, целые семьи
