— Пойду, поприветствую его
Ивара двигался с трудом и все время касался рукой стены, словно боясь упасть. Глядя ему вслед, Хинта ощутил досаду на самого себя — за то, что спорил с Тави о силе этого человека. Ивара не был ни сильным, ни слабым, ни простым, ни сложным. Его личность ускользала от банальных определений, к ней не подходили все те слова, которыми Хинта раньше умел характеризовать других людей. Хинте казалось, что он может понять Ивару. Но вот сказать о нем Хинта не мог.
Люди менялись, взрослели, старели, учились, принимали решения, испытывали чувства. Все это можно было сказать и про Ивару. Но в то же время тот как будто не проходил всех этих жизненных циклов; Хинта не находил в нем каких-то простых важных следов, какие этот путь оставляет в человеке, и не находил слов, чтобы описать ту вещь, которой не хватает в Иваре. У всех вокруг эта вещь была. В себе Хинта ее чувствовал — она была как основа его самого. Именно там, в этом лишенном названия центре, рождались его разочарование, злоба и зависть, скапливались шрамы от всех обид, вся шелуха и грязь. Эта вещь была чем-то самым сокровенным и одновременно самым наружным, избитым и изгвазданным, словно рабочая часть грубого инструмента или подошва старого скафандра. И хотя эта вещь была неприятной, Хинта ощущал, что без нее почти нельзя существовать. Она была как якорь — из нее слагался характер, она привязывала тебя к твоему месту в мире, благодаря ей делалось понятно, кто и что ты есть. Почти все слова, которые люди говорили друг о друге и друг другу, на самом деле были обращены именно к этому ядру, и если его убрать, то банальный язык откажет, и не найдется привычных выражений, чтобы описать такого человека. Вот и Тави, кажется, имел в виду нечто подобное, когда говорил о чувстве горечи, направленном внутрь, об эмоциях, которые были практически у всех, но которых не было у Джилайси Аргниры.
Хинта вспомнил первый день учебного года, когда он случайно подслушал, как Лартрида Гарай кричала на Ивару. Директорше новый учитель казался жалким и отвратительным лжецом. Отец Хинты взял у Ивары денег — вероятно, потому, что счел чужака богатым, добрым и глупым. Мать Тави пыталась сделать Ивару пешкой в своей войне против сына. Фирхайф с трудом научился Иваре доверять. Сам Хинта сначала невзлюбил Ивару, а потом долгое время испытывал по отношению к нему что-то вроде страха. Все думали об этом человеке разное, и почти все — плохо: одни пытались его использовать, другие просто отвергали. И теперь Хинта начал верить, что причиной такого отношения было отсутствие внутри Ивары этого тяжелого и грязного центра. Почти все, кто встречался с ним, словно бы испытывали фантомную боль, когда не находили в нем то, что искали, эту вещь, которую они привыкли сразу замечать в каждом своем знакомом. И только Тави Ивару сразу полюбил. Но ведь Тави тоже был особенным; он единственный из всех их сверстников избрал своим героем Джилайси. И он словно специально искал именно таких людей — тех, у кого нет гадкого сгустка внутри, кто как-то иначе переживает боль, где-то в другом месте носит свои внутренние раны. Тави знал про это другое место боли, про саму другую боль. Именно поэтому он мог видеть настоящего Ивару, единственный мог сопереживать ему. И Хинта решил, что больше не станет оспаривать мнение Тави насчет Ивары. Только Тави имел право об Иваре судить, потому что только у Тави — случайно или нет — был подходящий ключ. А, может, Тави и сам был как Ивара — тоже не держал в себе этот горький сгусток тьмы, тоже куда-то еще избывал свою боль.
Захваченный мыслями, Хинта чуть было не наделал ошибок в коде замка, но сумел сосредоточиться и удачно закончил работу. Потом он пошел искать Тави и Ивару. Они были в бывшей комнате Эрники.
— …мой друг Кири интересовался этим. У него было много теорий, включая очень нестандартные. Он даже предполагал, что Аджелика Рахна могли улететь с Земли, чтобы построить ковчег в космосе, в условиях микрогравитации.
— Но тогда на Земле все равно должны быть челноки, чтобы долететь до этой космической станции! Множество челноков, иначе они не смогут унести всех.
— Да. Или какой-то центр связи, чтобы заставить ковчег спуститься вниз и забрать людей. Может быть, мы видели на дне тысячную часть инфраструктуры, связанной со всем этим. Может быть, мы повсюду встречаем эту инфраструктуру, но не понимаем ее назначения и проходим мимо.
— Не очень верю, что люди могли бы совсем ничего не понимать, встречая подобную инфраструктуру повсюду. А кроме того, есть еще и социальная проблема. Как дать всему населению Земли достаточно мотиваций и гарантий, чтобы все люди поднялись на эти корабли? Неужели ты не чувствуешь, что здесь что-то не так? Ведь все это распадается, стоит задать лишь несколько вопросов…
Хинта остановился на пороге. Когда-то здесь была богатая и уютная обстановка — мебель с декором, как в ламах, роскошный многоэкранный терминал в полстены, ковры, зеркала, женские побрякушки; в воздухе носился тонкий аромат духов — в Шарту такими никто не пользовался, и какое-то время маленький Хинта думал, что так пахнет сам Литтапламп. Теперь комната совершенно преобразилась. Из мебели остались лишь постель — без балдахина и белья, с одной-единственной подушкой, которую Тави, очевидно, принес для Ивары — и шкаф, выглядевший так, словно его били молотом. От барельефов и светильников остались только подобные ранам следы на стенах и потолке, а где раньше стоял терминал, лежали останки омара, и на смену аромату духов пришли запахи пыли и сырой земли.
— Чувствую ли я подвох? — переспросил Ивара. — Я почти всегда его чувствую, почти в каждой истории, которую знаю. Но, друг мой, это всего лишь легенда. Я всегда относился к ней, как к легенде. Я никогда не считал, что она будет правдива хоть наполовину. Я просто с нее начал.
Он утомленно присел с края постели. Тави стоял у окна. Казалось, между ними тянутся струны невидимого напряжения. Чуть поодаль, вдоволь пользуясь простором пустой комнаты, кружился Ашайта.
— Я закончил, — переступая порог, сообщил Хинта. — Еще сутки дверь и шлюз будут открываться старым кодом, а потом перейдут в новый режим. За это время надо изготовить соответствующий цифровой ключ.
— Спасибо, — поблагодарил его Ивара. — Это я
