Тави медленно отступил от терминала.
— Не смей звать меня. Не задавай мне больше вопросов. У меня нет ответов, кроме тех, которые я даю тебе сейчас. Ты отверг мое последнее предложение, мой последний подарок. Ты не хочешь жить в доме моего мужа. И, пожалуй, ты прав — тебе там не место. Ты не меняешься, не взрослеешь, должно быть, ты и не можешь взрослеть. В тебе лишь мои слезы, мои собственные детские мечты. Но я так не могу. Мне нужен живой сын, который однажды вырастет в мужчину. Мне нужен кто-то, кто без меня будет сам собой, а не моей обузой. Значит, конец нашим отношениям.
Женщина протянула руку и на мгновение замерла.
— Прощай, мой не-сын.
Экран стал темным. Хинта со свистом перевел дух. А Ашайта неожиданно подбежал к Тави и крепко его обнял. Тот, насколько позволяла разница в росте, ответил ему тем же.
— Спасибо, спасибо, — растроганно произнес он. Некоторое время они все молчали, потом Тави поднял взгляд на Хинту. — Я не знал, что он будет так меня жалеть. Если бы знал, не стал бы…
Перед внутренним взором Хинты почему-то вдруг возник спортзал — как они с Тави стояли тогда, сцепившись, и говорили друг другу плохие слова. Хинта не осознавал тогда, что его брат тоже любит Тави — какой-то своей, бессловесной, созерцательной любовью — не осознавал, что их ссора причиняет вред не только им двоим, но и Ашайте.
— Мне очень жаль, — глухо сказал он.
— Да. Я чего угодно от нее ждал, но только не… — Тави подкатил себе кресло, рухнул в него, а Ашайта забрался к нему на колени. — Ну, что думаешь?
— Не понимаю. Она что, все-таки сошла с ума?
— Она оставила мне копию свидетельства о смерти. — Тави странно улыбнулся. — О моей смерти.
Хинта дико на него посмотрел.
— Бред, — отверг он.
— Документы в ее бывшей комнате. Когда Ивара проснется, я их тебе покажу.
— А он их видел?
Тави кивнул.
— И что сказал?
— Что они настоящие. Либо, как он предположил, это подделка наивысшего качества.
— Не понимаю.
— Я тоже. Ведь когда мы были в больнице, я проверял свои гены. Тогда цель была другая — узнать, является ли Ивара моим отцом. Но заодно я выяснил, что я — сын своей матери. Я не кто-то ей чужой. Насчет своего официального отца я не могу быть настолько уверен — его данных нет в датабазе местной больницы. Но моя мать там есть. Я ее ребенок.
— Неужели она все это делает, чтобы над тобой поиздеваться?
— Слишком сложно. Хотя, если ее цель в этом, у нее получилось. Но я в это не верю. Скорее уж кто-то поиздевался над ней. Кто-то очень давно убедил ее, что я погиб. Понятия не имею, как такое можно было сделать. Но, видимо, с ней это сделали.
— Но зачем?
— Не знаю. Все это было слишком давно. Я тогда был совсем маленьким. Все это осталось по ту сторону Экватора, в каком-то другом мире.
— И что ты предпримешь?
— С мамой — пока ничего. Как бы то ни было, я ее потерял. Пусть будет счастлива, если сможет. Пусть растет ее новый сын. Годы спустя, если нам всем повезет, я поговорю с ней еще раз. Тогда, возможно, нам обоим будет уже спокойнее, возможно, мы даже вспомним все те теплые чувства, которые сейчас куда-то ушли. — Тави опустил голову, прижался щекой к макушке Ашайты.
— Почему-то в последнее время все вокруг нас такое странное, — сказал Хинта. — История Ивары казалась мне самым невероятным, что можно услышать в жизни. Но теперь ты… мой друг… мы годы вместе… и оказывается, у тебя тоже есть странная тайна.
— Наконец-то ты заметил, как все сдвинулось.
— Ты пытался сказать мне, что любишь Ивару? — Хинта сам не понял, как этот вопрос сорвался с его губ, и испугался наступившей тишины. Тави несколько мгновений смотрел прямо перед собой.
— Ивара меня не любит.
— Ну… он же… — «Он же добр к нам», хотел сказать Хинта. Но эти слова были слишком неопределенными, и он почувствовал, что их будет мало, или хуже, что они будут почти оскорблением.
— Ничего не будет, — сказал Тави. — Так он сам мне сказал сегодня утром. Я сейчас себя ненавижу.
— За что?
— За глупость. За то, что хотел слишком многого, а в результате стал просто частью этой воронки разрушения, в которую уносит наши жизни.
— А я? А наше дело? С ним ведь все в порядке?
— Да, оно — все, что осталось. И ты — мой друг. И Ашайта тоже мой друг.
— И Ивара тоже твой друг, — напомнил Хинта.
Тави спустил Ашайту вниз, на пол, и начал дрожащими пальцами растирать лицо.
— Я знаю, — уже более спокойно произнес он, — знаю, что Ивара прав. Это в каком-то смысле справедливо. Я не могу его винить. Вот мать я винить могу — а его нет. Хинта, ты заметил, что Ивара никогда не давал нам повода, чтобы мы вели себя так, как ведем? Он ничего не обещал. Он лишь предостерегал — все время так было. Лишь отговаривал. Он советовал нам отойти сотни раз, в каждом из разговоров — он хотел, чтобы мы были дальше от него и от того, что он делает.
— Он мог нам не открываться, — сказал Хинта. — Он же сильный.
— Он очень слабый. Физически и не только.
— Как так получается, что мы говорим о нем прямо противоположные вещи? Это же один человек, и мы оба хорошо его знаем.
Тави качнул головой.
— Потому что мы обращаем внимание на прямо противоположные вещи? Для тебя важнее опыт, возраст, статус, деньги, бытовое благополучие. Ты видишь, как Ивара держится, как он ставит себя выше тех проблем, которыми заняты обычные жители Шарту, и тебе кажется, что раз он так может, значит, он сильнее всех остальных.
Хинта хмыкнул.
— Но на самом деле все не
