— Ну что, лучше?
— Да, — смог улыбнуться Хинта. — Не выдавай меня моей матери, ладно? Пусть она еще сутки думает, что я на празднике.
Потом они сидели и снова молчали, пока не стало темно, и на платформу не вернулся поезд.
В начале ночи, лежа в своей постели, в доме Фирхайфа, Хинта боялся, что не сможет уснуть. Однако он уснул почти сразу. И видел сон. В этом сне брат улыбался ему из золотой колыбели. Глаза у него были прежние — большие, ясные, синие — а вот лицо стало совсем другое: нормальное, здоровое, с красивым подбородком, маленьким аккуратным ртом и обычными тонкими губами.
Глава 12
ДРУГОЕ МЕСТО БОЛИ
Проснулся Хинта абсолютно разбитым. Предыдущие два дня были огромны; он не мог припомнить, когда ему в последний раз доводилось так много ходить — ноги до сих пор гудели от усталости — видеть так много огня и воды, думать о таком количестве вещей. И никогда прежде он не чувствовал так других людей, не осознавал столь остро красоту и хрупкость моментов жизни, не испытывал такого волнения и страха перед лицом чего-то грядущего.
— Я понял, — прошептал он. — Тави влюбился в Ивару. — Неожиданно эта мысль стала необходимым выводом из всех его воспоминаний, переживаний и догадок. — Да он практически сам мне об этом сказал там, на берегу.
— Се? — тихо спросил Ашайта. Хинта повернул голову и увидел, что младший не спит — сидит на своем надувном матрасе и, отчего-то счастливый, с беззвучной грацией дирижирует в воздухе руками.
Завтракали они без Фирхайфа — тот рано отбыл на дежурство, оставив для них порцию теплой лапши. Хинта кормил брата и думал о своем странном открытии. Еще совсем недавно его взбесила бы мысль о каких-то более-чем-дружеских отношениях между Тави и Иварой. Теперь он почему-то ощущал совсем иное, вместо ярости в его душе и сердце поселилось незнакомое робкое тепло. При этом он чувствовал неясную обиду — и на себя, и на эти обстоятельства; он будто завидовал Тави из-за того, что тот опять обогнал его в каком-то важном этапе взросления. И еще он не знал, как ему теперь относиться к своим друзьям, как на них смотреть. Он не мог оценить, насколько сильными и настоящими являются чувства Тави, не мог представить, что будет дальше, что именно они теперь сделают друг для друга, друг другу или друг с другом. Кроме того, в своей невинности, Хинта не мог вообразить вместе мужчину и мальчика. Размышляя о своих друзьях, он все время сбивался. Они представлялись ему отцом и сыном, любящими, но не любовниками. Тем не менее, он довольно ясно понимал, что Тави уже ищет чего-то большего, чем просто замены своему далекому отцу.
Была у всего этого и еще одна сторона — призрак чего-то гадкого, над чем ребята постарше умели глумливо посмеяться. Впрочем, ребята постарше смеялись и над Ашайтой. Защищая младшего, Хинта привык ненавидеть подобный смех. А какой-то своей частью он всегда знал, что Тави живет на грани, а то и за гранью презрения. В этом отношении Тави и Ашайта были почти равны — одинаково исторгнуты из общества коренных ребят Шарту. Разница состояла лишь в том, что Ашайту ненавидели осознанно и продуманно. Тави тоже был ненавидим, но ненависть к нему казалась менее ясной, и оттого проявлялась реже. Чужак, буржуй, маменькин сынок — так его называли; и Хинта предчувствовал, что теперь ко всем этим словам можно будет добавить еще какие-то, более прицельные, ядовитые и оскорбительные — вроде тех, что бросил им Круна давным-давно у подножья Экватора, в день приезда Ивары.
Хинта понятия не имел, чем займет себя после завтрака. Но словно откликаясь на все его мысли, Тави сам ему позвонил. Впервые с их большой ссоры, Хинта испытал нежелание отвечать: ему хотелось отсрочить любой разговор до тех пор, пока его разум не прояснится.
— Долго ты, — сказал Тави, когда он все-таки ответил.
— Кормил Ашайту, — слукавил Хинта.
— Ты дома?
— Нет, у Фирхайфа. Мне не хотелось видеть свою семью раньше времени. Думаю, мать в середине дня пойдет забирать отца из больницы. А вечером объявлюсь я. Скажу, что только вернулся с праздника. Фирхайф меня поддержит. А у тебя как?
— Ее здесь больше нет.
— Ее? Твоей мамы?
— Да. Слушай, ты ведь абсолютно свободен, раз твои родители даже не знают еще, что ты в Шарту? Тогда приходи прямо сейчас, и увидишь все сам. Это лучше, чем объяснять.
— Ты сам-то вообще в порядке? Я так понял, что она опять тебе что-то сделала.
— Да, можно сказать, что она мне что-то сделала. В порядке ли я? Сложный вопрос. Нет. Я в смешанных чувствах.
— Я приду.
— Тогда не прощаемся.
Связь оборвалась.
— Смешанные чувства, — в пустоту повторил Хинта. Эта фраза показалась ему лучшим определением его собственного состояния.
Десять минут спустя, когда они с Ашайтой уже вышли из дома, у Хинты в динамиках шлема запиликал сигнал вызова. Это снова оказался Тави.
— Можешь по дороге заглянуть в свой гараж?
— Зачем?
— За инструментами. Бери все, что взял бы для ремонта робо.
— У тебя же нет ни одного робо.
— Я хочу перекодировать замки на двери и на шлюзе. И еще кое-что, но это мы обсудим, когда ты придешь.
— Ладно.
На свою улицу Хинта входил осторожно, боясь столкнуться с матерью. Однако ему сопутствовала удача: он не встретил ни ее, ни кого-либо из соседей. Хорошо знакомый гараж показался ему опустошенным и осиротевшим, словно что-то умерло в этом месте, когда они разобрали свою лабораторию и навсегда унесли отсюда Аджелика Рахна. Мучимый странным прощальным чувством, Хинта забрал из гаража ящики с инструментами. Потеснив Ашайту, он погрузил их на Иджи и повернул к административному комплексу.
_____Тави был в серо-голубой кофте. Его глаза припухли от недавних слез. А его квартира, неожиданным для Хинты образом, утратила весь свой лоск. Некогда роскошная прихожая казалась грязной и разгромленной, со стен исчезли украшения, опустели полки и вешалки, на которых раньше хранились многочисленные дорогие полускафандры Эрники. От мебели остались только следы на полу. Словно ураган пронесся и забрал с собой все те мелочи, которые делают место жизни уютным.
— Только тихо, — шепотом попросил
