— Почему? Она что, уже вернулась?
— Нет. Но Ивара здесь. Пока ты добирался, он, кажется, снова уснул.
Хинту словно электричеством дернуло от этих слов.
— Вы…
— Он в ее комнате. Ты не видел, что с ним было вчера в конце дня — из него будто вынули все кости. Он просто не мог дойти до своей квартиры; я заставил его поесть и уложил здесь. А потом, уже ночью, я перегнал его дрон на общую парковку, чтобы тот не маячил у моего шлюза.
Хинта замер, глядя на него. Тави, наконец, почувствовал, что что-то не так.
— Ты в норме?
— Я просто думал, — медленно ответил Хинта. — Много думал о вас двоих. И о том, что ты говорил.
Теперь уже Тави странно на него посмотрел — темный взгляд из-под припухших век, какой-то новый румянец на щеках.
— Знаешь, — сказал он, — мне очень плохо. Ты останешься?
— Конечно, — удивленно ответил Хинта. — Я же пришел.
Они бесшумно оттащили тяжелые ящики с инструментами в глубину прихожей.
— А что с Иварой? — спросил Хинта. — Это из-за его болезни, или из-за его друзей?
— Не знаю. Я хотел позвать к нему врача. Но он не согласился. Он говорит, что просто ужасно устал.
— И что ты будешь делать?
— Я не знаю, что мы все, в конце концов, будем делать. Слишком многое изменилось. И есть куча вещей, которые придется решать. А решить их можно только вместе.
— А что с квартирой? И с твоей матерью? Ты сказал, Ивара в ее комнате.
— В ее пустой комнате.
Хинта вскинул на Тави непонимающий взгляд.
— Ее вещей здесь больше нет. Она почти все забрала. Вот чем они здесь с Джифоем занимались, пока мы были в старом Шарту. Вывозили ее вещи.
— Подожди, — опешил Хинта, — ты хочешь сказать…
— Она уехала насовсем. Оставила меня одного. Оставила мне все необходимые документы. Теперь по статусу я — взрослый человек, а эта квартира — моя собственность. И еще она оставила мне прощальное видео-сообщение… Пойдем, покажу.
Хинта раздел Ашайту, и малыш, свободный от скафандра, закружился по коридору. Тави ловко перехватил его, чтобы тот не начал шуметь. В квартире царила полутьма. На одной из стен остался шрам — след от чего-то упавшего или сорванного; и у Хинты вдруг возникла уверенность, что Эрника уезжала отсюда в бешеной ярости: громила, швыряла, ломала, опустошала — и каждым жестом хотела подчеркнуть, что ее прежний дом теперь ей ненавистен.
— Знаешь, что странно? — сказал Тави, останавливаясь на пороге своей комнаты. — После того, как она разломала мои вещи, я жил здесь так, словно завтра уеду. Но вот уехала она. Моя комната так и не оправилась от погрома, но теперь, когда опустела вся остальная квартира, я почему-то снова чувствую, что это мой дом.
— Это ты от нее собрался перекодировать замки?
Тави кивнул, закрыл за ними дверь.
— Теперь можно говорить громче.
Хинта отпустил младшего резвиться.
— Это же безумие. Тебе двенадцать лет. Как она могла тебя бросить вот так? Я даже не знаю, хорошо это или плохо. Казалось, от нее невозможно избавиться, потому что она — твоя мать, и всегда будет рядом. Но вот теперь ее нет… — Он запнулся. Тави вместо ответа подошел к своему терминалу и повел рукой по сенсорам. На экране всплыло лицо Эрники. Она была совсем не такой, какой Хинта привык ее знать: без косметики, губы напряженно сжаты, глаза тусклые и пустые. Какое-то мгновение Тави в нерешительности смотрел на неподвижное изображение матери, потом передернул плечами и запустил воспроизведение. Женщина на экране шевельнулась, глубоко вздохнула.
— Ты требовал правды, — сказала она. — Я скажу тебе правду. Я всегда хотела сына. Есть люди, которых волнует другое. А я еще молодой девушкой знала, что хочу стать матерью, что хочу воспитывать сына.
Казалось, она что-то комкает руками.
— Много лет назад я встретила мужчину. Его звали Двада Руварта. Я сразу поняла, что мне нужен именно он. Не могу вспомнить, любила ли его. Но точно помню, что он меня восхищал. Он стал моим мужем. У нас появился сын. Такой, какого я хотела. И все было очень хорошо. Сын рос. Мы с мужем почти всегда могли уладить вместе любой вопрос. Мы были хорошей семьей, крепкой.
Она облизнула губы, ее лицо дрогнуло.
— Потом случилась беда. Поезд в директории Мелорра сошел с рельсов. Мои муж и сын погибли.
Раздался хруст — она что-то медленно рвала, но ее руки были за кадром.
— И тогда у меня появился ты. Хочешь знать, был ли он твоим отцом? Нет. У тебя нет отца. Хочешь знать, настоящая ли я тебе мать? Нет. У тебя нет матери. Я не помню те дни, не помню, кто тебя принес, кто тебя мне дал. Ты — дитя горя. Я ласкала тебя, оплакивая своего настоящего сына, своего настоящего мужа.
Она подняла руки и рассыпала обрывки бумаги. Те закружились в кадре, и Хинта понял, что это были клочки свидетельства о рождении Тави.
— Она… — начал он. Тави предупреждающим жестом заставил его умолкнуть. Даже Ашайта притих — женщина на экране была ему неинтересна, но он смотрел не на нее, а на лица старших мальчиков.
— Знаешь, что случилось потом? — наклоняясь ближе к камере, прошептала Эрника. — Потом я сошла с ума. Мне стало казаться, что ты и есть он, что ты и есть они оба. Мой маленький муж, мой маленький сын. Я была очень счастлива. Я тебя любила. Но ты не они — ты наваждение. — Она вдруг усмехнулась. — Ты высасывал это из меня. Ты был моим призраком, мечтой. Ты — вор, укравший мою жизнь. Ради тебя мне пришлось бросить все, уехать на юг, в эту проклятую глушь, потому что в Литтаплампе твои документы не сходились.
Она замерла, глядя прямо в камеру.
— Лишь раз я отвлеклась, лишь раз посмотрела на другого мужчину. И ты рассеялся! Ты перестал быть моим, перестал делать меня счастливой. Ты стал злым. И я вижу теперь, что такова и была твоя природа все эти годы, страшный обманщик. Ты питался всем, что я есть. Хватит. У меня будет настоящий сын. У меня снова будет муж. Не ты. Я вырастила тебя, но так тебя и не узнала, так и не поняла,
