— А ты уверен, что это они?
— Туда уходят все коммуникации, в том числе от рук и головы. Значит, там координационный центр. Если Ивара прав, то там, в этих штуках, может быть весь он. Мертвый, но с живой памятью. Все, что он делал, каждый шаг, каждый взгляд. Хотя нам нужны лишь последние несколько минут.
— Это похоже на гладкую мускулатуру, — вдруг сказал Тави. — Здесь и здесь. — Он повел рукой вдоль кожистых мешков. — И вот здесь опять. Смотри. Сфинктеры у всех больших трубок. Ты разбираешься в физике, но я хоть немного разбираюсь в биологии. И я думаю, что омар мог перекачивать эту желтую жидкость. Скорее всего, он делал это неосознанно, как мы не сознаем, что у нас бьется сердце.
— Я понял, — выдохнул Хинта. — Это органическая система охлаждения! Он мышцами качал масло, чтобы его цифровой мозг не перегрелся. Раньше я думал, что киборг — это что-то вроде человека, но с множеством протезов. А здесь все наоборот: жизнь поставлена на службу машине, и все сплетается в один организм. Как он сделал это с собой? Что он такое?
— А вот этот сфинктер качал что-то другое. След белой пены в желтом веществе, видишь? И… — Тави вдруг замолчал.
— Фиолетовое, — тихо произнес Хинта. Они напряженно замерли, глядя на свою новую находку. Последний из пузырей был другим. В нем помещалось какое-то закрытое в капсулу устройство; его корпус блестел, словно кристалл, а вокруг в тихом танце клубилось маленькое облако фиолетового мрака.
— Нет, нам кажется, — прошептал Хинта. — Оно не светится.
— Что там? — спросил Ивара.
— Какая-то жидкость, — ответил Тави, — но по цвету она совсем как мертвая лава.
— Маловероятно, что это она. Мы бы что-то почувствовали.
Хинта не стал возражать, но про себя ощутил сильную неуверенность. Что-то в этом последнем пузыре пугало его. Было странно, что фиолетовое облако не рассеивается, не смешивается со всем остальным желтым маслом. Да и этот кристалл, к которому почти не шло проводов — в нем тоже было что-то тревожное, словно он был способен смотреть на них в ответ.
— И что мы будем делать дальше? — спросил Тави.
— Боюсь, придется испачкать посуду твоей мамы. Нужно откачать всю эту жидкость, но ее нельзя просто сливать, потому что она может еще понадобиться. Потом мы вынем всю систему из ранца, отмоем ее, и я поищу среди другой электроники что-то похожее на память. И если я это найду, то нам, вероятно, понадобится снова опустить память в жидкость, чтобы она не перегрелась, когда мы попробуем ее запустить и считать.
Тави ушел на кухню подыскивать подходящий сосуд. А Хинта остался около омара, мрачно всматриваясь в глубины его тела, в таинственный кристалл, годами пролежавший в сердцевине остывшей системы.
— Где начинается душа? — спросил он у Ивары. Учитель ответил не сразу — прислушивался, как Тави гремит на кухне посудой.
— Трудно сказать. Три великих народа имели разные мнения на этот счет. Мудрецы Лимпы предпочитали верить, что душа человека там, где тот общается с другими.
— Как это?
— Очень просто. Твоей души нет, пока ты один. Она появляется, словно тепло во время химической реакции, лишь когда другой человек вызывает тебя на ответ. Лимпа была страной социальных теорий. Дух нации считался душой всех душ, поэтому государство считалось средоточием всех межчеловеческих отношений.
— А как же после смерти?
— После смерти она не исчезает, если люди помнят о тебе и обращают свои души к твоей. Почтение к мертвым — часть нашей религии. Потому мы и должны их чтить, что это залог длящейся жизни их душ. Ну, по крайней мере, так было когда-то. В наше время все традиции смешались и истерлись.
— А другие? Джидан, Притак?
— Твой Притак…
— Я уже не уверен, что он мой. Где-то моя любовь к нему кончилась. Сам не заметил, когда.
Ивара кивнул, но не стал это комментировать.
— Они понимали душу материалистически и механистически, воспринимали ее как программу, которая заставляет тело действовать. При этом они в каком-то смысле не отличали душу от тела, низводили ее к тому, чтобы быть своего рода виртуальной частью тела. Они считали, что душа живет в мозгу, и верили, что есть органы, отвечающие за контакт между нею и остальным телом. При этом были еретические теории, что своей волей человек может переместить эти органы, переподключить свою душу к иной части тела, например, к рукам или к гениталиям.
Хинта неловко усмехнулся.
— Ничего смешного. Так они объясняли передачу жизни от родителей к ребенку и чего-то существенного от мастера к его творению. Ну а Джидан… мы столько говорили о нем, что ты и сам мог бы уже угадать, что там думали о душе. Джиданцы считали душу светом, особым светом, свободно существующим во вселенной, но способным нисходить в живое. При этом джиданцы верили, что душу, как и свет, можно разделить на своего рода спектры. Они верили, что душа меняется в зависимости от того, как человек проживает свою жизнь. Они утверждали, что звездный ветер не принимает в себя зло. Смерть раскалывает души плохих людей, и все зло остается в мире, либо вовсе исчезает, а сама основа души уносится со звездным ветром. При этом души хороших людей смерть не раскалывает. Такие души богатеют от мира к миру, сохраняют память.
— Сны?
— Нет. Как ни странно, я никогда не слышал, чтобы джиданцы объясняли сны памятью душ. Эта память как-то иначе устроена. Скорее, это моральная память. Такой душе от мира к миру делается все легче делать верный выбор. И, в конце концов, люди, сквозь которых эта душа струится, становятся своего рода волшебниками — странными, очень свободными существами, присматривающими за тем миром, в котором воплотились… Но я знаю, почему ты об этом спросил. Ты смотришь на омара и думаешь о нем.
— Да. — Хинта ожидал, что взрослый скажет что-то поучительное, но Ивара неожиданно умолк. — И?
— Что? Я не знаю, во что верят омары; не знаю, способны ли они верить; не знаю, нужна ли хоть какая-то душа, чтобы быть тем, чем они являются. Душа
