Голограмма над трибуной переключилась и начала показывать результаты голосования. У «Джиликон Сомос» все еще было около ста фанатов, а очки в пользу плана шерифа продолжали набегать и уже стремились к тысяче. Хинта хотел пойти поискать Тави, но отец ему не позволил.
— Исход ясен. Проголосуем и мы за Киртасу, чтобы со всеми. — И семейство Фойта осталось сидеть на своих местах, в ожидании, когда к ним в руки вернется терминал. Это заняло несколько долгих минут, после чего идти к Тави стало уже слишком поздно.
_____Когда голосование закончилось, зал охватила новая суета. Большие шишки отправились провожать делегацию «Джиликон Сомос». Тави с матерью совсем скрылись из виду. Голограмма над трибуной превратилась в наспех составленный график с наименованиями отрядов и смен. К микрофонам, заменяя Юрану Варту, вышли две женщины-организатора и начали перекличку с распределением ролей. Она длилась долго и регулярно усложнялась прениями, когда кто-то из трусости или по объективным причинам начинал требовать, чтобы ему дали более легкий наряд. Риройф, не пытавшийся качать права, честно распределился в отряд у скалы Пикаджа. На эту ночь он был освобожден от повинности, а утром ему предстояла поездка в пустоши навстречу неизвестности. Лика предъявила документы о своей болезни. Атипа, напуганный тем, что может разделить судьбу Риройфа, заявил, что должен присматривать за больной семьей, и упросил комиссию назначить его в команду по обороне самого Шарту. В патруль своей улицы он не попал — все места были уже выбиты, зато сумел получить место в отряде наблюдателей — это означало, что до утра ему предстоит сидеть в засаде на скалах.
Когда они вышли из гумпрайма, уже наступила ночь. Туман рассеялся, но звезд не было видно — так ярко сиял всеми своими огнями Шарту. Горели все базовые, запасные и аварийные прожектора. На центральной площади царила суета — от складов прибыли машины и робоходы с оружием, пайками, спальными комплектами и скафандрами военного образца, и все это раздавали прямо с кузовов в толпу. Мужчины, которым предстояло идти в патрули, неуклюже сбивались в отряды и на ходу пытались разобраться с устройством винтовок. Кто-то истерично обнимал родных, будто тем суждено было погибнуть в первом же дозоре.
Хинта, смертельно усталый и эмоционально измотанный, застыл посреди всего этого движения, как во сне. Прожектора били в глаза, ветер гнал по ослепительно освещенной красной земле прозрачную рухлядь разорванных упаковок. Всюду, сверкая и пестрея разношерстными скафандрами, шли и толпились люди. Многие были уже в военной экипировке. Отсвечивали синим борта грузовых машин. Кто-то пытался упорядочить толпу и кричал на всех по громкой связи — команды-окрики сливались с ревом моторов и шелестом трепещущих на ветру пакетов.
— Светло, как днем, и людно, как в бедствие, — забыв, что дети слышат ее, сказала Лика. Вместе с Атипой они встали в очередь к машине, с которой раздавали оружие. Потом к ним подошел Риройф — за плечами у него уже висела винтовка, а на поясе был закреплен ремень с боезапасом и раскладным энерго-щитом. Он словно переродился этой суматошной ночью: оружие странно шло ему, как будто всегда было недостающей частью его неуклюжей фигуры. Его сутулые плечи и длинное тело обозначали теперь принадлежность не к работягам, а к солдатам. Он походил на какого-то нездешнего персонажа — на повстанца запада, сошедшего со старых агитационных голограмм, которые когда-то доходили до Шарту.
Лика, как только узнала, что ей оружия не дадут, попросила Риройфа заночевать у них. Тот согласился. Атипа получил экипировку и из общей очереди отошел к своему отряду — там многие, как и он, еще стояли с семьями. Прощание затянулось. Лика села на какой-то контейнер, Ашайта на время задремал у нее на руках. Хинта стоял рядом с примолкшими мужчинами и с усталым интересом разглядывал оружие отца — щита тому не выдали, зато винтовку украшал снайперский прицел с системой ночного видения. Они расстались под звуки военных команд, когда шериф самолично увел отряд наблюдателей с пустеющей площади.
Путь домой показался Хинте долгим и странным. Всюду было слишком много света. Ашайта обессилено вис на руках. Посреди их улицы рассеянной толпой слонялось десять бойцов, которым не объяснили, какие позиции занять.
Придя домой, Хинта кое-как раздел и уложил брата, после чего чуть ли не час просидел на кухне — в тишине, в лакуне усталости и покоя. За окном был туман, прожектора, отряды вооруженных людей, страх и ожидание войны. А здесь горел маленький свет, и можно было выпить несколько стаканов сладкого сока.
У Хинты дрожали руки. Он чувствовал, что стены комнатки, где он сейчас сидит, похожи на тонкую скорлупу. Пройдет мгновение, и кто-то очень большой опустит вниз свою тяжелую ладонь, и место уюта исчезнет. Все казалось Хинте временным, ничтожным, почти утраченным и нереальным. Но он все равно не мог отсюда уйти — не прямо сейчас, ведь можно было выпить еще один успокаивающий стакан сока, и еще один после него.
Потом был Риройф, засыпающий на диванчике в коридоре. А потом Хинта забрался на верхний ярус их койки и упал лицом в подушку. Ему казалось, что он тут же уснет, но этого не произошло — вместо желанного покоя пришли слезы, и он ревел, сотрясаясь всем телом, зажимая лицо, мучительно осознавая и переваривая свою трусость, и трусость своего отца, и опасаясь, что разбудит младшего. Но тот тоже не спал.
— Э… ла… — услышал Хинта. Он оторвал лицо от подушки и сквозь слезы увидел залитое непривычным светом окно.
— Нэ… ла… — повторил Ашайта, — е… ла-е… нта?
— Я не знаю, почему, — хрипло ответил Хинта. Он почувствовал, что брат снизу тянется к нему, и опустил навстречу свою руку. Так они и лежали почти до рассвета, сцепившись пальцами, и Хинта в усталом полубреду думал о том, что Ашайта что-то делает с ним, защищает его, как брат и должен защищать брата; возвращает ему совесть и покой; спасает его для дружбы с Тави. И уже под конец, проваливаясь в забытье, но по-прежнему сжимая руку младшего, Хинта придумал слова, которые он должен будет сказать своему лучшему другу
