руши и стакан детского кифа. Мама оставила мне к завтраку — но я его не пил… — Заканчивая говорить, Тави через голову стянул свою кофту и, спотыкаясь, осторожно пошел по хрустящим обломкам к платяному шкафу.

— Ладно, — автоматически повторил Хинта. Мгновение он смотрел на тонкую белокожую спину друга — конопушки у Тави были не только на лице, но и по всему телу, особенно много над лопатками и на пояснице — а потом направился на кухню, где обнаружил руши: несколько маленьких сладких колечек на большом формовочном подносе. Хинта вспомнил, что так и не угостил ими Ашайту — пакет, который ему вчера подарил Тави, позже забрала мать, и он, забытый, остался лежать в вакуум-консервной камере у них дома. Вместо того чтобы съесть сладости, Хинта завернул их в бытовой пакет и упрятал в карман скафандра. Их с Тави разговор по-настоящему продолжился уже на улице.

— Странно, — запирая шлюз, объяснил тот, — но вчера я стал крушить свои любимые вещи, потому что у меня не осталось другого способа достучаться до мамы. Я никогда не видел ее такой. Она кричала, покраснела, стала некрасивой. Мне не удавалось вставить ни слова. И тогда я вместе с ней начал все швырять и бить.

— И это помогло?

— Да. Когда я начал все ломать, она почти перестала это делать и начала слышать, что я ей говорю.

— У тебя раньше было очень хорошо, — с горечью сказал Хинта. — У нас дома никогда так не было.

— Знаешь, ведь это были не только мои вещи, не только мой труд — мы с мамой делали все это вместе. Лампочки на потолке появились сразу после переезда в Шарту. Подвесные панно мы вырезали еще несколько лет. Мама увлекалась вместе со мной. Это было такое счастливое время. Я очень ее любил. Мне казалось, мы с ней особенные, и никогда в моей жизни не будет другого такого удивительного человека, как она. Но я ошибался. Все меняется. Люди меняются. Одни приходят на место других. Но так жаль, что какие-то вещи в этот момент теряют смысл.

Хинта смутно заподозрил в его словах какой-то тайный намек.

— О чем ты? Кто приходит на смену кому?

— Люди — одни на смену других. Я не о ком-то конкретном. Я о том, как это вообще бывает. Я очень расстроен и, наверное, поэтому излагаю все бессвязно. Помнишь, ты утверждал, что я могу зажигать людей и спасу свою маму от этого омертвения, в которое погружаются взрослые? Вчера я все это ей сказал. О взрослых, о насилии, о людях вообще. — Голос Тави слегка дрогнул. — Я в лицо ей кричал, что она умерла внутри, иначе бы не стала вести себя так, как ведет сейчас. Я сказал ей, что она лицемерка и что она ничего не поняла из тех легенд, которые сама же читала и рассказывала маленькому мне. В конце концов, когда мы сломали уже почти все мои вещи, до нее что-то дошло. Она стала плакать, попыталась меня обнять, но я ей не позволил и убежал.

— От нее или вообще из дома?

— И от нее, и из квартиры. Долго бродил по всему административному комплексу, прятался. Вернулся домой только в начале утра.

Хинта почувствовал себя абсолютно ужасно. Он тогда бросил Тави. Тави мог этого не признавать, но так оно и было.

— Здесь, наверное, была суматоха, — предположил он, борясь с неловкостью и чувством вины. — Я имею в виду, не из-за тебя, а из-за приезжих крайняков.

— Уже нет. Когда я мимо них проходил, они ложились спать. Все было очень тихо. Люди вели себя вежливо.

Они дошли до перекрестка, где рабочие строили укрепления из бочек и валунов.

— У всех оружие, — оглядываясь, сказал Тави. — Скоро поселок будет сам на себя не похож. После вчерашнего мне кажется, что любой человек, даже тот, который не способен взять в руки ружье, внутренне создан для жизни в обстановке войны. Интересно, может, омары затем и приживляют пулеметы прямо к самим себе — для них это своего рода вершина постижения человеческой природы?

— Да, я тоже заметил, что некоторых оружие дополняет, будто им всегда его не доставало. Но омары-то не люди.

— А люди это люди? До вчерашнего дня я думал, что мама вообще никогда меня не ударит. Я даже представить себе не мог, с какой тупостью, с каким равнодушием она на самом деле смотрит на мир. И я бы никогда раньше не поверил, что она беспрекословно и подобострастно подчиняется этому недалекому негодяю Джифою.

— Она же на него работает.

— Я раньше думал, что она за свою большую зарплату улучшает ему прирост фрата, а вчера оказалось, что он ей нравится. Я имею в виду, не как работодатель, а вообще. Я не понимаю, что между ними, но я это видел. — Тави передернуло, его голос снова повело в слезы. — На него работают все. Но большинство его сотрудников от него не в восторге, а она ест у него с руки.

— Они что…,

— Я не знаю. И не очень хочу знать. Просто это так странно и страшно — чувствовать, что у близкого тебе человека есть сторона жизни, которая от тебя скрыта. Да и человек этот, возможно, не был тебе близким, а просто носил маску. Она думала, что я ребенок, и все было замечательно, так как можно было не принимать всерьез наши слова и игры. Но вот я вырос с верой в эти слова и игры, и оказалось, что весь мой мир состоит из них. А ее мир всегда состоял из чего-то другого. И получилось, что она вырастила чужого себе человека — то есть меня. Но как можно было так сделать? Это что, такая особенная глупость? Или взрослые просто не понимают смысла легенд и не придают им значения, притом что сами, должно быть, на них росли?

— Я правда верил в то, что ты найдешь с ней общий язык. И тоже не мог себе представить, чтобы она тебя ударила. Она вроде всегда была другая, не такая, как местные.

— Вот и возникает вопрос: кто такие люди? Посмотри на нашу историю. Одна цивилизация — Джидан — была более последовательной, чем две другие. Ее уничтожили. Один человек — Джилайси Аргнира — был еще более последовательным, чем даже его народ. В ответ его изгнали отовсюду,

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату