— Теперь прошу вас еще об одном, — сказал старик. — Мы хотим понести ваши вещи, чтобы служить вам.
Друзья отдали свои тяжелые сумки с уложенными в них скафандрами в руки сектантов. Старик распределил роли: оставил одну из женщин и молодого парня ждать в пещере, а сам с другим мужчиной и другой женщиной повел гостей дальше по пересохшему руслу подземной реки.
_____Вскоре они вышли в узкий рукотворный тоннель, посередине которого тянулся толстый металлический рельс. Тут чувствовался не очень сильный, но непрерывный ток прохладного ветра — словно недра земли всасывали воздух в себя. Некоторое время гости и провожатые двигались вдоль рельса, а потом добрались до маленькой станции, где стояла электрическая дрезина. На ней было шесть сидячих мест. Все расселись. Старик нажал на рычаг хода, простой пульт мигнул желтыми огоньками, и они заскользили вниз, вместе с ветром. Тоннель изгибался и уходил в глубину. Свет остался позади. Вокруг шелестела каменная тьма. В какой-то момент Хинта оглянулся назад и понял, что не видит света даже там — только мерцали огоньки пульта. Затем старик включил фары дрезины; два луча устремились вперед, выхватывая из мрака бесконечную ленту левой стены, черные прожилки в красном камне. Правой стены не было видно, но откуда-то оттуда шумел водопад. Хинта вжимался спиной в спинку кресла, ощущая толщу скал, нависших над дорогой. Там, далеко вверху, были гроты колумбария, лифты, поезда подземки, люди, улицы, дома. А здесь все принадлежало тьме и горным породам.
— Мне кажется, мы сложными витками спускаемся в глубину, — сказал Тави. — Не едем вперед, но кружим. А где-то у нас над головой тот путь, который мы уже проехали.
— Так и есть, — подтвердил старик. Блестящий рельс уходил под дно дрезины. Минуты шли. Потом впереди вспыхнул новый свет, дрезина остановилась: рельс здесь заканчивался.
— Идем, — пригласил старик, и они зашагали через сеть тоннелей. Здесь и там на их пути встречались другие станции. Все они были конечными, от каждой вверх по тоннелям направлялся свой рельс. В тоннелях был свет, иногда электрический, но чаще — свет живого огня, и люди, ехавшие на дрезинах или небольшими группами шедшие по своим делам. Все они были Санджати Кунгера, все носили знак древа, вписанного в красный круг.
— Наш пророк вернулся! — подходя к одной из встречных групп, возвестил старик. — Он идет к Доджа Нарда!
Стоило ему произнести эти слова, как началось оживление. Люди разных возрастов бросали дела, сворачивали со своих маршрутов и спешили за вновь прибывшими. Другие, главным образом, быстроногая молодежь, бежали вперед и кричали благую весть.
— Пророк! — эхом неслось по тоннелям. — Видевший золотой свет! Тот, кто прошел насквозь! Он снова здесь! Он пришел опять! Он второй раз прошел насквозь! Он к нам вернулся!
Камень тоннелей постепенно изменял свой цвет с красного на черный через багровый. И вот открылась просторная пещера невиданной красоты. Ее стены и своды были почти полностью черными, но эту черноту разрывали золотые, алые, хрустальные вкрапления — казалось, камень плачет золотом, кровью и водой. В стенах были прорублены многочисленные ходы, построены дома; белый камень, которым были отделаны окна и двери, тоже отличали золотые вкрапления. Этот подземный город сверкал, как работа ювелира. И при этом люди в нем жили тяжелой, нищей жизнью. Куда только Хинта не устремлял свой взгляд, нигде не было и признака тех технологий, к которым он привык: ни лифтов, ни шлюзов, ни прожекторов, ни стальных опор. Этот город выглядел так, словно его построили тысячи лет назад, задолго до катастрофы, и даже задолго до эпох технологического прогресса человечества.
— Теперь я вспоминаю больше, — сказал Ивара.
— А я понимаю, почему Санджати Кунгера редко покидают свой подземный дом, — прошептал Тави. — Это удивительное место.
Он нашел одной рукой руку Хинты, другой — руку Ивары, и дальше они шагали, соединившись в маленькую цепь. Их повели по белокаменному мосту, перекинутому над обсидиановым ущельем. Внизу шумел водопад, сверху полыхали газовые лампы. Толпа тянулась вслед за своим пророком, новые и новые люди подходили с разных сторон. Лица мелькали в окнах, любопытные дети бежали по открытым балконам и обходным галереям. И всюду, в сонме десятков голосов, звучали одни и те же слова.
— Ивара Румпа! Пророк! Он вернулся!
Когда они дошли до центра пещеры, Хинта осознал, что все это огромное пространство имеет строгую перспективу и выверенную структуру. В одном из концов пещеры была выстроена ажурная белая башня — к ее подножию сходились все тропы, к ее стенам стремились примкнуть все мосты и висячие галереи. Окна и двери башни были украшены золотом.
— Это и есть Доджа Нарда? — спросил Ивара.
— Это дом Доджа Нарда. Ты провел там много дней, когда был нашим гостем в прошлый раз.
На ступенях у подножия башни Хинта оглянулся и одним взглядом окинул толпу. Она не была такой уж большой — здесь было меньше людей, чем приходило на гумпрайм в Шарту. Они плотными рядами стояли на всех подступах к дому Доджа Нарда, другие пределы пещеры почти полностью опустели — там остались лишь одиночки, больные и старики, которые предпочитали наблюдать за зрелищем издалека или с высоких балконов.
— Это все Санджати Кунгера? — спросил он.
— Нет, многие сейчас работают в верхних пещерах. И есть еще два селения, кроме этого. Но нам повезло — мы первыми видим возвращение порока!
На лицах вокруг были улыбки, глаза горели радостью — Хинта подумал, что еще никогда не видел настолько счастливый народ. Он понятия не имел, всегда ли Санджати Кунгера бывают такими. Но сейчас, когда к ним вернулся их долгожданный пророк, эти люди получали восторг от каждого мгновения, проведенного рядом с ним. Казалось, им ничего больше не нужно: только пожирать глазами Ивару и Тави, только тянуться вперед, только прижиматься плотнее. Возможно, они были последними людьми в литской ойкумене, которые умели испытывать религиозный экстаз. Все остальное человечество утратило эту способность. В ойкумене почитали культурных героев, но никто не переживал по их поводу столь сильных чувств. Были легенды, но не было ни храмов, ни мистерий. Героев уважали как исторических личностей, любили как персонажей. Люди ойкумены смеялись и плакали во время просмотра эпических ламов, но точно так же они смеялись и плакали во время просмотра ламов, посвященных обычным людям и обычной жизни. Сами образы героев не были предметом
