Ивара подтянулся вперед, пролетел мимо Тави и свободной рукой ухватился за свободную руку Хинты. Их круг замкнулся. Они все смотрели друг на друга, а Аджелика Рахна был между ними, как один из них. И вот то, о чем они так долго мечтали, чего столь неумело пытались добиться в гараже в Шарту, произошло: Аджелика Рахна пробудился. Его веки-лепестки дрогнули в последний раз, и он открыл глаза.
У них не было белков — только радужка, и она тоже состояла из лепестков, способных сходиться и расходиться, образовывая диафрагму, светящихся нежным золотисто-зеленым светом, тем же, что и руки мальчиков. Зрачки были исполнены бездонной глубины, внутри них, казалось, открываются порталы к самому сердцу вселенной.
Когда Аджелика Рахна открыл глаза, Меридиан тоже пробудился. Волна света прошла над золотой рекой. Тьма была отброшена далеко вверх — так далеко, что в некоторых местах открылись настоящие каменные своды этого гигантского тоннеля. По узорам Меридиана распространился яркий свет, и они ожили: звери бежали, птицы взмахивали крыльями, ветви деревьев и колосья трав качались на ветру, звезды и планеты совершали свой путь по орбитам, варьируя форму, проживая свою историю, рождаясь и умирая, вступая в союз, слагая галактики. А на каменном своде в тех местах, где тьма совсем отступила, проступили гирлянды кристаллов, сияющих фосфорическим светом.
Вся река преобразилась в калейдоскоп чудес. Целые линии узоров перестраивались, менялись, разворачивались как новые единые сюжеты. Раны на теле Меридиана начали заживать — покрытый патиной, забронзовевший, потемневший металл обрастал фракталами лепестков, закрывался золотыми пикселями, исчезал. За считанные минуты обнулялись результаты векового труда Бемеран Каас. Но и тьма тоже не сдавалась: она бурлила далеко наверху, складываясь в яростные рукава, и пыталась заново атаковать Меридиан. В некоторых местах ей это удалось — она прорвала светлый купол, и ее черные стрелы обрушились вниз, окрашивая воду в черно-красные тона, ненадолго поражая золото новыми язвами.
Трое взявшихся за руки людей и один механический человечек продолжали лететь среди этой великолепной битвы стихий. Золотые лепестки, в которые Аджелика Рахна превратил свою сумку, теперь разлетелись далеко в стороны и образовали щит — малый щит внутри большого щита Меридиана — предназначенный защищать только их тесный круг. Тьма часто пыталась ударить прямо в них, но ее стрелы разбивались и исчезали, иссеченные смерчем из золотых лепестков. Энергия Экватора, которая вначале понадобилась, чтобы Аджелика Рахна проснулся, теперь разошлась по кругу и в равной мере принадлежала всем четверым. Хинта ощутил эту энергию внутри себя — единый, ровный, стремительный поток. Золотисто-зеленый свет вспыхнул в глазах Тави. Тот восторженно вздохнул и откинул голову назад. А потом Хинта понял, что тот же самый волшебный свет застит и его собственный взор. Он увидел, как всюду вокруг пробегают сполохи прекрасных аур; их частицы мерцали, словно фосфорические снежинки или зеленые искры какого-то магического костра. А потом, в какой-то момент, Хинта понял, что эти вспышки вокруг — это звезды. Тьма исчезла. Золото тоже исчезло. Теперь они мчались в потоке чистого света, внутри луча, сквозь вселенную. Они сами стали частицами света, волнами излучения. Больше не было верха и низа, далекого и близкого, большого и маленького. Звезды казались огромными, и в то же время их можно было взять в руку, а их притяжение ощущалось, словно ласковый ветер, идущий вслед за потоком луча.
Завороженный, ослепленный, Хинта на мгновение прикрыл глаза, а когда он снова посмотрел вокруг, то понял, что все изменилось. На нем и на его друзьях больше не было полускафандров — их снаряжение сменилось тонкими сияющими одеждами, словно бы сотканными из чистого света. И сами их тела стали почти прозрачными. Это было похоже на ощущения, которые Аджелика Рахна подарил мальчикам, когда те впервые показывали его Ливе Огафте, но сейчас все было еще прекраснее, еще удивительнее — полет длился и длился, свет пронизывал насквозь, и каждая клеточка в теле Хинты радовалось этому событию, праздновала праздник жизни. Он словно бы распался на тысячу частиц, в каждой из которых билось собственное сердце. И при этом он оставался собой, и был настолько цельным, настолько свершенным и совершенным, каким еще не был ни разу за всю свою жизнь. Он посмотрел в восторженные лица Тави и Ивары — то были лица духов, облеченных в призрачную плоть, сияющих и прекрасных, летящих с пылинками света, чтобы засеять своей жизнью и трепещущей красотой пажити новых миров. И при этом, хотя они были такими волшебными, такими космическими, такими распыленными на тысячу частиц, Хинта ощущал руку Ивары в своей руке как живую, обнаженную человеческую руку.
А потом Хинта понял, что рука Аджелика Рахна в его руке ощущается так же, как рука Ивары — живая, обнаженная, трепетная: никакого металла, никакой лишней жесткости. Хинта посмотрел туда, где в этом странном измененном пространстве должен был находиться маленький золотой человечек. Но, к своему удивлению, он не увидел там привычного лица-маски-образа Аджелика Рахна — вместо этого он увидел третьего мальчика, почти юношу, который выглядел чуть старше, чем они с Тави. Этот отрок открыто и смело встретил взгляд Хинты; его большие прекрасные глаза сверкнули зеленым волшебством, он рассмеялся, и этот смех, как звон тысячи легких колокольчиков, полетел вместе с потоком луча. Его золотые кудри развевались на звездном ветру, кожа светилась: на ней — проступали таинственные узоры, под ней — мерцали линии электросхем. На его шее, руках и ногах сверкали ожерелья из полудрагоценных камней, ограненных и вставленных в прямоугольные оправы. И Хинта понял, что это и есть Аджелика Рахна — со всеми его платами, чипами, узорами, магией, со всей его красотой — просто теперь все это было раскрыто в своей торжествующей природе, вырвалось в мир света и духов, цветя и распускаясь, как бутоны самых невероятных цветов в
