Аджелика Рахна был всем: смехом веселых людей — и слезами всех скорбящих, голосом певцов и рассказчиков — и древом жизни, вселенной — и светом звезд, человеком — и машиной, богом — и жертвой. Он воскресал, он был временем, мужчиной и женщиной, ребенком и стариком; из его глаз смотрела мудрость тысячелетий, в его взгляде было прозрение одного момента; в его частицах могли прочитать свою судьбу тысячи живых существ, которым он нес благословение Итаирун — сияющего центра вселенной; он был посланником, посланием, исполнением, творением. А если чего-то в нем непосредственным образом не было, то он отражал это, хранил частицу этого в себе, знал об этом, отвечал этому — и потому он был центром всех событий, ответом на все вопросы, разрешением всех сомнений. Во время битвы за Шарту Хинте довелось заглянуть в глаза омара, и тогда он испытал страх и отчуждение. Теперь все было иначе — Аджелика Рахна был бесконечно иным и, в то же время, бесконечно своим. Хинта смотрел на него и не мог понять, как это существо может казаться сразу всем. И при этом Хинта видел отчетливый образ молодого человеческого существа — отрока, подростка, который улыбался ему в ответ, смеялся, жил, касался его руки прямо сейчас, хотя в то же время рука Аджелика Рахна была ветвью растения, звездным скоплением и тонкой конструкцией из золотистого металла.
— Ты живой, — потрясенно, полувопросительно произнес Ивара. Его голос разнесся среди звезд, смешался с эхом звонкого божественного смеха. Хинта в это мгновение испытал невыносимую смесь надежды и неверия. Он хотел, чтобы Аджелика Рахна заговорил, чтобы он живыми губами, живым языком произнес слова обычной человеческой речи. И в то же время Хинта не мог представить, как это будет, как прозвучит волшебный голос. Он не знал, возможно ли, чтобы духи общались, не знал, допустимо ли, чтобы человек лично задавал вопросы маленькому божеству.
А потом Аджелика Рахна ответил.
— Да.
Его голос прозвучал так же, как голос Ивары — столь же по-человечески и столь же странно, потому что звуки странно распространялись внутри тоннеля-луча.
— И всегда был живым, даже тогда, когда лежал без движения, а вы трое выхаживали меня. Я был живым в ваших руках, чувствовал ваши прикосновения, был согрет вашим теплом. Я пел для вас троих даже тогда, когда моя песнь была не слышна. Я пел для тебя о твоих друзьях, которых ты потерял, пел о том, что помню их руки, как твои. Лишь вашей волей спасать меня я был спасен, лишь вашим добром воскрешен, лишь вашей верой — обожествлен.
Его тепло сквозь гладкую кожу текло в руку Хинты, и мальчик ощутил, как душа надрывается у него внутри, потому что еще никто никогда не благодарил его так, как это существо.
— Спасибо, — сорвавшимся голосом ответил Тави. Хинта посмотрел на друга и увидел, как у того по щекам, среди вспышек света, текут раздробленные пиксели слез.
— Хотел бы я, чтобы мы могли найти для тебя в ответ слова такой же красоты, — сказал Ивара. — Если бы можно было еще раз спасти тебя, мы бы сделали это. Даже…
Отрок улыбнулся Иваре. В его улыбке были любовь, знание и какая-то особенная печаль — немногие старики умеют так улыбаться.
— Не говори того, что хотел сказать, не говори, что снова отдашь жизни друзей за меня. Боль еще не закончилась, а смерть останется смертью даже там, где будет воскрешение. Тьма не побеждена. И если мы не победим, то не будет утешения для всех, кто жертвовал. А ты жертвовал слишком многим.
— Скажи… — Сначала Хинте показалось, что Ивара задаст какой-то великий метафизический вопрос. Затем он уверился, что тот сейчас спросит о своих друзьях — вернутся ли те. Но оба раза он оказался не прав: взрослый задал самый прагматический из всех возможных вопросов. — Скажи, сколько у нас времени на этот разговор?
— Времени мало. Мне жаль, что я немного могу дать моим избранным. Я дам целый мир, но не вам и не героям, которые до вас боролись за меня, а всем тем, кто меньше жертвовал собой. Вам могу дать недостающую часть истины, слова утешения и краткий миг счастья.
От этих слов Хинте стало не по себе; он вспомнил, что в эту самую минуту их тела летят над рекой, посреди поля битвы. Битва не отменяла красоту и значимость их беседы, но и красота не отменяла битву. Этот сон о свете не был вечным убежищем: скоро он оборвется, они снова окажутся перед лицом бушующего мрака, и наступит момент, когда даже золотые лепестки не прикроют их от очередного удара. Хинта с отчаянием посмотрел в глаза Аджелика Рахна — и ощутил, что тот знает каждую его мысль. Ему стало стыдно за свое малодушие.
— Но мы можем задать тебе хоть несколько вопросов? — обратился к отроку Тави. — Ведь мы так долго этого ждали.
— Ты думаешь, что у тебя осталось много вопросов, — сказал Аджелика Рахна, — но это не так. Вы сделали десятки открытий на своем пути. Вам удалось найти меня, понять, кто я, пробудить меня. Вам удалось восстановить значительную часть истории моего прибытия сюда и моей работы здесь. Но есть три главные вещи, о которых вы не могли узнать. Именно о них я сейчас расскажу, потому что без этого знания вы не сможете понять, что за битва нам предстоит. Нам хватит времени до Экватора. А там мне придется выполнять много задач настолько сложных, что я уже не смогу поддерживать этот золотой сон.
— Тогда мы слушаем, — ответил Ивара.
— У посредника, который не понимал своей роли, я оставил важное послание. Я не знал, кто это послание получит, не знал, найдет ли оно хоть одного адресата. Но так вышло, что это послание получили именно вы трое, а через вас — все человечество.
Хинта понял, что отрок говорит про омара.
— Вы видели рождение пространства и времени. Видели великий пламень-светоч, имя которому Итаирун. Видели его яркие лучи, имя которым Нарт. Видели образ всего живого, имя которому Тайлин. Видели вселенную образа, имя которой Ланин. Видели хаос и тьму, имя которым Даас. Тогда меня прервали, мое заклинание распалось, и я не успел рассказать о том, какое место среди этих вещей занимает ваш собственный мир. Слушайте же.
Картины, которые показывал Аджелика Рахна, снова, как и
