Хинта удивился, что Тави обратил внимание на такую деталь. И вообще, тот казался каким-то притихшим; его манера двигаться стала более мягкой, он больше не летел вперед по тропе, а брел, погрузившись в какие-то свои мысли.
— Ну, извини, что тебя с ним сравнил, — пытаясь утешить друга в этой непонятной беде, сказал Хинта. — Просто странный человек. Мало ли кто и куда едет. А что он на тебя похож — так на меня вон тоже много кто похож. Почему мы вообще о нем говорим?
Тави заметил беспокойство Хинты, кивнул.
— Просто говорим. Можем перестать.
И все таки что-то было не так с Тави — Хинта это чувствовал.
— Может, он преступник, — предположил он. — Сбежал за Стену, потому что литский закон его здесь не достанет. Такое уже бывало.
— Будь он бандитом, никто бы не позволил ему вот так запросто сесть на поезд. Пришлось бы лезть через Стену или лететь по воздуху.
Хинта не придумал, что еще можно сказать, и перестал тормошить Тави. Большую часть оставшегося пути они проделали в молчании.
_____Целью их путешествия была низкая скала. Она находилась в необычном месте, где тропа разделялась на два рукава — большой торный путь шел наверху, но появлялась и вторая тропинка, куда меньше, которая, прячась среди камней, спускалась вниз, к широкому скальному карнизу, нависшему в шести метрах от земли над самыми шляпками треупсов. Она никуда не вела — около километра тянулась сама по себе, а потом снова шла вверх и сливалась с большой тропой. Но на скальном карнизе можно было собирать дикий фрат: зеленые щупальца губчатой жизни ползли снизу вверх, стелились по отвесным камням, поднимаясь до самого обрыва скалы.
— Хороший, — глядя на фрат, сказал Тави. — Я думал, он будет голодать на камнях, но, видимо, до него долетают с поля поры треупсов.
— Главное, осторожно у края, — предупредил Хинта. — Эти скалы хрупкие, легко трескаются.
— Если упадем, ничего страшного. Там же губка фрата в полтора метра. На ней можно прыгать, как на батуте.
— Не в этом дело. Если упадем, будет незаконное вторжение на поле Джифоя и дальше сценарий, который описывал Фирхайф.
Тави фыркнул.
— А, точно… — опомнился Хинта. — Я же так и не ответил тебе, почему Фирхайфа зовут Фирхайфом.
— Ну, это определенно не имя и не второе имя. Прозвище, как твое — Хинхан?
— Да, прозвище. — Хинта остановился и рукой начертил в воздухе перед мордой Иджи крест, что означало «стоп». Ослик издал мелодичный понимающий звук и, послушно сложив ноги, опустился на землю. Услышав голос Иджи, Ашайта даже прикрыл глаза от удовольствия; на мгновение, пока звучала короткая музыка, его руки превратились в танцующую живую волну. Хинта пробежал пальцами по кнопкам своего шлема, включая брата в их с Тави радиоканал. — Слезай, Ашайта, приехали.
Младший поднялся, сошел на землю и сделал перед Хинтой что-то вроде медленного реверанса. Его синие глаза лучились отражениями далекого солнца.
— Как ты? — спросил Хинта.
— Мально. — Оттого, что Ашайта попытался сказать обычное слово, по его подбородку тут же побежала ниточка слюны. Он с чмокающим звуком втянул ее обратно.
— Мы с Тави будем собирать фрат. Хочешь есть, или чего-нибудь еще?
Ашайта помотал головой.
— Иджи, ка, — произнес он и сразу подобрал новую струйку слюны.
— Иджи в твоем полном распоряжении.
— Иджи… ка… Иджи… ка… найтжитика-тика… иджатика-та… найтжитика-тика… иджатика-та, — тихо пропел Ашайта. Он обошел ослика — точнее, с необычайной пластикой станцевал-проплыл вокруг него — и, слив все движения в одно, сел-упал на камень перед его мордой.
— Ты его понимаешь? — спросил Тави.
— Он счастлив, — ответил Хинта. — Ладно, давай собирать фрат.
— Конечно, — сказал Тави. Но они оба еще несколько секунд наблюдали, как Ашайта начинает свою игру — от этого зрелища трудно было оторваться. Тот прикрыл глаза, покачался из стороны в сторону, будто ища вдохновения, а потом вдруг начал рисовать руками перед мордой ослика. Локаторы Иджи и руки ребенка качались друг против друга. Робот не понимал команды и издавал несколько разных вариантов отрицательного ответа. Сначала эти звуки звучали отдельно друг от друга, потом быстрее, еще быстрее, и вот, наконец, они слились, начали накладываться, рваться, превратились в странную музыку. А Ашайта качался всем телом и в упоении рисовал руками — его ладони вращались, казалось, он гладит и катает по воздуху невидимый мяч.
— Он красивый, твой брат, — сказал Тави. — Ты знаешь?
— Да. — Хинта достал из кузова Иджи робоковшики для сбора фрата и растянулся на животе у края скалы. Суть работы была проста: надо было закинуть тяжелый ковшик как можно дальше, дать ему впиться зазубренной челюстью в зеленую плоть и потянуть на себя. Если везло, то за один заброс ковш срывал со скалы целую ленту губки. После заброса приходилось чистить зубья рукой; на ощупь фрат был как мокрое полотенце. Добытые пласты ребята сваливали прямо на землю в стороны от себя. Позади них Ашайта и Иджи играли свою странную быструю музыку.
— Бывает же, что целый час не получается рассказать какую-то ерунду, — осознал Хинта. — Фирхайф.
Тави фыркнул.
— Ты уже десять раз мог.
— Никто не знает, почему Фирхайфа зовут Фирхайфом. Но думаю, он сам себя так назвал.
Тави перевернулся на бок, отбросил в сторону камень, который врезался в грудь его скафандра.
— Как долго я ждал этой истины. И это все? То есть, оно ничего не значит?
— А что значит мое прозвище, ты знаешь?
— Хинхан… Ну, Хин — это от твоего имени. А Ханкришпа — один из героев, великий механик боевых машин Притака. И вместе получается красиво.
— Серьезно?
— Я всегда так думал.
— Мое прозвище придумал Фирхайф. Это он стал меня так называть, когда я был еще совсем маленький и мы с ним часто встречались. Потом это перекинулось на всех. Даже мой отец меня так зовет. И это никогда ничего не значило.
— Обидно.
— Нет, Тави, ты потрясающий! — воскликнул Хинта. — Ты как бы нечаянно объяснил то, чему никто не придавал значения. И действительно красиво! Мне нравится, что у меня половинка имени Ханкришпы!
Тави бросил ковш, но вместо того, чтобы вытаскивать его, обессилено растянулся на земле.
— Почему у меня нет прозвища? И почему так получается, что обычно я называю
