— Как Вас впустили в такое время? — спросил Хинта.
— Это проклятое землетрясение изменило жизнь стольких людей, что теперь почти каждый занимается не своим делом. Меня вот попросили перенести редкие скоропортящиеся лекарства со склада в больницу. — Фирхайф хлопнул по сумке.
— А тихоходный больше не ходит? Монорельс, наверное…
— Порвался и упал. Но его восстановили уже через двенадцать часов: моя дорога — это артерия жизни. Баллоны с кислородом, стройматериалы для домов, скафандры, еда — все, что пропало, надо срочно завозить заново. И эти лекарства — они свежие, я их только что доставил. Сменщик ушел в новый рейс, а я сюда.
Старик устало скинул сумку с плеча. Хинта, наконец, вспомнил про учителя и про их вчерашний разговор. Он и представить себе не мог, что Фирхайф сам придет в больницу, да еще так скоро. Конечно, это могло быть совпадением, но он невольно подумал о работе воль — какая-то сила торопила их, толкала друг к другу, скрещивала нужные пути. Он был рад тому, как все устроилось, но в то же время ощущал растерянность — им с Иварой не осталось никакого дополнительного времени, за которое они могли бы лучше подготовиться к встрече с Фирхайфом, обсудить, как и о чем будут говорить. Тем не менее, Хинта решил, что пора представить их друг другу.
— Ивара тоже пострадал вместе с нами. Фирхайф, познакомься, это наш учитель, Ивара Румпа.
Взрослые обменялись формальными учтивыми кивками. В глазах старика мелькнуло узнавание:
— Не Вас ли я вез в Шарту месяца три назад?
— Хинта говорил, что Вы всех помните, — улыбнулся Ивара. — Теперь я получил доказательства.
Фирхайф бросил на Хинту наигранно подозрительный взгляд.
— Похоже, Вы со мной уже заочно познакомились. Устроил ты мне рекламу, а, Хинхан?
У Хинты был выбор — он мог отшутиться, или даже просто промолчать. Но ему вдруг стало стыдно, что он пытается строить какую-то стратегию в деле, которое, в данном случае, наверное, не требует ни лжи, ни хитрости.
— У Ивары случилась одна беда, — ляпнул он, — и мне кажется, ему очень нужно хоть что-то узнать о событиях давних дней. Я ему о Вас рассказал, потому что решил, что Вы сможете помочь. — Собственная прямота поразила и в то же время согрела его изнутри — может, это и было ужасно нетактично, но теперь он мог без тайной мысли смотреть в лицо каждому из своих взрослых друзей.
По виду Фирхайфа пока невозможно было определить, нравится ему Ивара или нет. И Хинта вдруг испугался, что ужасно ошибся. Пожилой машинист вовсе не был мил со всеми — он просто обожал детей и ради этого терпел их родителей. Еще он любил сплетни, и оттого казалось, что многие люди ему интересны. Но на учителя он мог смотреть тем же взглядом, что и остальные жители Шарту — как на чужака. Теперь до Хинты дошло, что он сделал — если он не прав, и Фирхайф не захочет помогать Иваре, то это значит, что он, Хинта, своими словами повесил на этих людей тягостные узы бесперспективного сотрудничества.
Хинта переглянулся с Тави, и тот слегка качнул головой, словно восклицая безмолвно: «Ну и натворил ты дел!» При этом Хинта заметил, что Тави прячет улыбку. Мгновение он не мог понять, к чему эта улыбка относится, а потом до него дошло, что он сделал почти то самое, зачем Тави более месяца назад вышел на сцену гумпрайма. Он пошел напролом — пусть в малых делах, но он становился похож на своего друга: он уже был готов ломать социальные стратегии ради капли правды. Только сделал он это ужасно неуклюже и совсем не так, как Тави: тот подставлял лишь самого себя, а Хинта бесцеремонно распорядился делами Ивары.
Уже сгорая со стыда, он бросил взгляд в сторону учителя. Но тот смотрел в сторону и выглядел так, будто ему было еще более неловко.
— Хинта был прямолинеен и тороплив в своем желании сделать доброе дело. И да, его стараниями я немного с Вами познакомился. Теперь я очень жалею, что не сделал этого раньше. Мне стоило бы поболтать с Вами о самых разных вещах еще на поезде, по дороге в Шарту.
— Помню, Вы предпочли одиночество.
— Я знал, что переезжаю сюда жить, и мне казалось, что надо попрощаться с Литтаплампом. Поэтому я и выбрал последнюю платформу — хотел смотреть на город так долго, как только смогу.
— Трудный, должно быть, был выбор.
— Нет. Я уже несколько лет знал, что другого пути у меня не будет, и свыкся с этой мыслью задолго до того, как упаковал чемоданы. Трудный выбор случился намного раньше. А переехать было легко.
Фирхайфа его ответ явно заинтриговал, однако свой следующий вопрос он задал о другом.
— Как вас всех угораздило так обгореть от тендра?
Тави с Хинтой наперебой рассказали ему историю своей борьбы за жизнь. В палате было несколько стульев, и Фирхайф присел на один из них. Неловкость, вызванная поспешностью Хинты, сошла на нет, разговор тек своим чередом.
— Я помню жужжание дрона, — закончил Хинта, — и немного помню, как лежал в спасательной капсуле. Но совсем не помню момент, когда нас снимали с руин.
— А я помню, — сказал Тави. — К нам залез человек, и все спрашивал: «жив?», «жив?», а я не мог ему ответить, даже глазом не мог моргнуть. Потом только ощутил, что меня плавно опускают вниз — думаю, они обвязали нас веревками, но точно не знаю, потому что почти ничего тогда не чувствовал и не воспринимал.
— Страшно слушать, когда кто-то рассказывает о том дне, — сказал Фирхайф. — Всего за одну минуту люди, занятые обычными делами, оказались в шаге от гибели, а некоторые и погибли. Вы молодцы, что держались друг за друга — иначе бы не уцелели. Дураки говорят, ради таких моментов стоит жить, дескать, это делает человека человеком, показывает характер, открывает, на что тот годен. Чушь! Когда такое происходит, мы так мало выбираем. Лишний осколок потолочной облицовки, упавший на голову, щепотка пыли, попавшая в глаза — и все пошло иначе. Храбрец, который до этого все делал правильно, спасал себя и других в беде, вдруг теряется и пугается, а потом корит
