Но Катарина смотрела вслед гадалке и только коснулась ладонью кошелька, двигая рукой, как в странном оцепенении.
— Эти вертихвостки любой ерунды настрекочут, лишь бы денег выудить, — сказал Хоэль, — зря вы ей столько дали. Хватило бы и медяка.
Над площадью звонко пропела труба, что означало, что представление вот-вот начнется, и только тогда Катарина очнулась. Они с Хоэлем стали пробиваться к сцене, но прежней радости в душе женщины уже не было. «Бойся того, кто обманул смерть», — эти слова так и вертелись в голове, и забыть их не было никакой возможности. Не о Хоэле ли говорила цыганка? Разве он не избежал смерти? И разве у нее, Катарины, были все основания ему доверять? Он сказал, что повинен в смерти жены
— Эй, — легонько встряхнул ее Хоэль. — Вы же не верите гадалкам?
— Нет, конечно же — нет, — Катарина смущенно улыбнулась.
И в самом деле — кто верит цыганкам с их предсказаниями?
Она встряхнула головой, прогоняя тревогу. Сейчас она будет смотреть пьесу, а все остальное — подождет.
Справа и слева от сцены стояли кресла — там располагались благородные доны, решившие поразвлечься, благородными господами были заняты и балконы, выходившие на площадь. Катарина уже не в первый раз видела там королевского наместника, бальи и начальника городской стражи. Они сидели важные, не обращая внимания на простолюдинов, толкущихся внизу.
Простолюдинам не полагалось даже лавок, не то что кресел. Зато Катарина и Хоэль устроились возле самой сцены, так что никто не заслонял им обзора. Хоэль поставил жену перед собой и, невзирая на ее протесты (довольно слабые, впрочем), обнял, уберегая от локтей соседей.
Занавес пополз в сторону, и на подмостки выскочили артисты — все в масках, все в лоскутных костюмах — таких ярких, что рябило в глазах.
Постепенно Катарина забыла о тревогах, увлекшись представлением, хотя знала пьесу от первого до последнего словечка. История была пресмешная — о хитрой трактирщице, которая кокетничала сразу со всеми постояльцами, беззастенчиво выуживая у них деньги. Актриса, игравшая трактирщицу, была прирожденной кокеткой — лучшей героини и придумать было невозможно. Но больше, чем игра актеров, Катарину занимали зрители — она смотрела на горожан, собравшихся поглазеть на пьесу, чаще, чем на сцену.
Похоже, всем нравится?
Это была далеко не первая пьеса, которую Гарсиласо представлял публике, но всякий раз Катарина с ревностью и страхом следила за поведением зрителей. Они смеются? Скучают? Плачут?
Каждая шутка вызывала смех, и это было хорошо. Да что там! Это было прекрасно! Она осмелилась посмотреть на мужа — тот, прищурившись, глядел на сцену и улыбался углом рта. Хоэль по-прежнему держал ее в кольце рук, и Катарина чувствовала себя, как пташка, которую огромный орел взял под крыло. Никто не толкал ее, людское море словно омывало их с двух сторон, разбиваясь о Хоэля, будто волны о заградительный камень.
Находчивая трактирщица подшучивала над богатым и тупым поклонником, но Катарину вдруг перестал занимать забавный диалог. В какой-то момент муж стал обнимать ее особенно крепко, прижимаясь всем телом Но, может, причина была в том, что он хотел защитить ее от толпы?..
Только Хоэль вдруг скользнул ладонями по рукам женщины — легко, еле заметно, чуть подвинул бедрами, и Катарину от макушки до пяток обдало жаркой волной, потому что она ощутила неоспоримое свидетельство мужской страсти.
11.
Маски прячут заговор
Будь Катарина невинной девушкой, она бы не поняла, что происходит. Но дело-то в том, что невинной девушкой она давно не была, и знала, как сложены мужчины, и что происходит с ними во время страсти, не по рассказам престарелых тетушек.
Она замерла, даже перестала дышать, и словно ослепла и оглохла, хотя в глаза так и бил свет фонарей, а музыка гремела, сотрясая сердце.
Дон Дракон хотел ее. Несомненно, хотел.
Вот он тяжело содрогнулся, а потом наклонился, чуть не коснувшись губами ее шеи. Катарина почувствовала жаркое дыхание на коже и закрыла глаза, чувствуя томление и дурноту. Его близость пугала и радовала одновременно. И эти объятия были так не похожи на объятия ее бывших мужей. Никакой деликатности, никакой нежности. Казалось, он с трудом сдерживался, чтобы прямо здесь и сейчас не взять ее, как дикий зверь.
Одна лишь мысль об этом, заставила колени Катарины подломиться. Она бы упала, если бы Хоэль не подхватил ее поперек туловища.
— Поосторожней, кошечка, — услышала она его хриплый голос у самого уха. — Вам плохо? Хотите уйти?
Его голос действовал на Катарину, как медленная, изысканная, страстная пытка. И его руки держали ее так крепко, и сам он был так близко — просто нестерпимо близко
— Отпустите меня, — еле выговорила она, царапая лубки на его руках.
Он понял и тут же разжал объятия. Катарина покачнулась, сделав шаг вперед. Прочь от него — от его жаркого, сильного тела, такого твердого, словно каждый мускул был из железа
Но свобода не далась даром. Один из зрителей тут же налетел на благородную донну, толкнув в плечо и не заметив, Катарина неуклюже завалилась на кого-то, получила тычок в бок и, бормоча извинения, отшатнулась в другую сторону. Веревочка, удерживающая маску, лопнула, и кусочек черного бархата, сберегавший тайну своей хозяйки, упал в пыль и исчез под ногами зрителей.
Ахнув, Катарина нагнулась, чтобы отыскать маску, но тут ее подхватили сильные руки — Хоэль снова прижал ее к себе, но на этот раз лицом к груди, чтобы Катарина могла укрыться от чужих глаз.
— Теперь нам и в самом деле лучше уйти, — сказал он и заработал локтями, пробираясь к краю площади.
На них ругались, но сразу замолкали, стоило Хоэлю бросить: «заткнись» или «дай пройти». Катарина уткнулась ему в грудь — такую широкую, надежную, и позволила увести себя. Пьеса так и не была досмотрена Боже! Да кого волнует сейчас эта пьеса?!.
Когда они добрались до края площади, Катарина уже почти пришла в себя.
— Какая я неловкая, — сказала она, мягко, но непреклонно освобождаясь от объятий мужа. — Вот, испортила все веселье
Она избегала смотреть в лицо Хоэлю, потому
