Я устала. Смертельно устала. Пусть всё решится само. Без моего участия… Только быстро. Чтобы я не успела почувствовать боли и страха.
— Я не стану ее убивать, — прозвучал вдруг голос Рэндела.
Этот голос, эти слова — они словно вдохнули в меня жизнь. Я встрепенулась, открывая глаза. Чед стоял у моих ног, воинственно вздыбив шерсть, а Рэндел убрал меч в ножны.
— Сборище трусов и безумцев! — прошипела Варла и выхватила непонятно откуда длинный тонкий трехгранный кинжал. — Тогда я сама избавлюсь от нее!
Все произошло быстрее, чем можно было досчитать до трех. Чед зарычал, а Рэндел одним движением руки обезоружил Варлу, отобрав у нее кинжал.
— Как ты смеешь! — взвизгнула моя свекровь, потирая ушибленное запястье.
— Еще не договорил, — сказал Рэндел, швыряя кинжал в дальний угол. — Я убью любого, кто посмеет причинить зло миледи Кирии. И с этого дня буду находиться при ней неотлучно.
Чед поддержал его одобрительным рыканьем. Варла горестно покачала головой и сказала мне:
— Ты глупа, — а потом добавила, обращаясь к сыну и Рэнделу: — А вы — ослеплены. Она погубит всех
Глава 22.
Древние легенды
Дубрава встретила меня спокойствием и тишиной. Даже ветер, завывавший в лесу и ломавший ветки сосен, здесь утих. Душу охватили умиротворение и тепло, как дома, перед очагом в зимний вечер.
Я приподняла капюшон, оглядываясь и стараясь, чтобы солнце не коснулось моей кожи. Вокруг не было ни души, но солнце стояло в зените, не отбрасывая тени. Вспомнилась любимая поговорка Донована, который свято соблюдал час полуденного отдыха: «Когда солнце перед тобой, сзади могут незаметно подкрасться демоны».
«Каких демонов мне бояться после встречи с Манилой?» — сказала я себе, подавив трусливое дрожание где-то в области желудка. Я завертелась во все стороны в поисках таинственной незнакомки, обещавшей мне помощь, когда придет беда.
— Выходи! Я пришла! — крикнула я, сжимая кулаки.
А что, если это — очередная ложь или ловушка? Но другого выхода не было, и я снова и снова кричала на все четыре стороны: «Выходи! Выходи! Выходи!».
Чед и Рэндел остались ждать по ту сторону ручья, который весело звенел даже вопреки зимним холодам, а я вышла к круглому озеру, чтобы вызвать фею Флёр-де-Фарин, над существованием которой смеялась всего полгода назад.
— Выходи! — крикнула я снова, и мой голос подхватило лесное эхо.
Горячая рука обожгла мне плечо даже сквозь одежду, и я невольно вскрикнула оглядываясь. Рядом стояла стройная фигура в плаще с широким капюшоном, скрывавшим лицо.
— Не надо кричать, — сказал знакомый голос. — Я услышала бы тебя и без всего этого шума. А если ты немного помолчишь, то услышишь, как волны в озере напевают: «Трое и одна, трое и одна — доверься и будешь спасена!». Занятная песенка, правда?
Я помолчала, но никакой песенки не услышала.
— Может, покажешься? — попросила я нарочито резко, скрывая смущение. Было что-то в этой женщине, что заставляло чувствовать себя несмышленым ребенком, заблудившимся в трех соснах.
Я почти ожидала, что она откажется, но женщина, помедлив, откинула капюшон. Лицо ее было миловидным, но совершенно обычным. Я, ожидавшая красных глаз или, на худой конец, татуировок на щеках, была разочарована. Женщина была такой же рыжей, как и я. Неубранные в прическу локоны упали на плечи и грудь. Но вот серые глаза незнакомки встретились с моими глазами, и я невольно прикрылась рукой — мне показалось, что я ослепла от яркой вспышки. Женщина снова накинула капюшон на голову и тихонько рассмеялась:
— Теперь ты понимаешь?
— Новое колдовство! — не удержалась я от язвительной реплики. — И вправду, чем дальше на север, тем больше…
— Ты пришла упрекать меня или просить помощи? — перебила незнакомка.
— Помощи, — мрачно сказала я. — Меня укусила упыриха… Моя свекровь считает, что меня надо убить, пока не поздно. Она говорит, что лекарства от упыриного яда нет.
— Она говорит правильно, — сказала женщина. — Лекарства нет.
— А… а… — я не могла произнести ни слова, хватая ртом морозный воздух.
Вот так — нет. Лекарства нет. И даже эта женщина с сияющими глазами, которую все считают феей, признает это.
— Мне никак не спастись? — спросила я, чувствуя, как земля заколыхалась под ногами.
— Я этого не говорила, — ответила женщина безмятежно. Несколько секунд я осмысливала ее ответ.
— Но ты же сказала, что лекарства не существует…
— И это так.
Я начала закипать от злости:
— Ты предложила мне помощь, а теперь говоришь загадками?
— Разве — загадками?
— Или говори, как мне спастись, — процедила я сквозь зубы, — или когда я стану упырем, то приду за тобой первой.
— Какая гордячка, — женщина чуть приподняла капюшон и снова ослепила меня взглядом. — Гордячка Кирия. Гордость тебя и погубит. Уже почти погубила. Ты не сможешь спастись…
Я застонала, пряча лицо в ладонях.
— …но я могу тебе помочь.
Мне пришлось призвать на помощь всю выдержку, чтобы не схватить фею за горло.
— Что я должна сделать? — спросила я со всей учтивостью, на которую была в тот момент способна. — Прикажи — и я все исполню. Только помоги мне.
— Хорошо, — легко согласилась она. — Когда ты исполнишь все, для чего была сюда призвана — я сразу же тебе помогу.
— Для чего призвана? — я быстро приподняла капюшон, чтобы посмотреть — не издевается ли она надо мной. — Превратить короля Баллиштейна в человека? Но я не смогу! Не умею! Зачем ты всех обманула, сказав, что я помогу их королю?
— Я этого не говорила.
— Что?.. — мне казалось, что я потихоньку схожу с ума. — Но ты же сказала моей свекрови, что ее сына спасу я своей любовью…
— Ничего подобного, — заявила фея радостно. — Почему вы, люди, никогда не понимаете, что вам говорят? Я сказала, что Чеда спасут любовь и Кирия Санлис!
Хм… Я не видела большой разницы. Вернее, вообще не видела разницы. Но решила, что не стоит ломать голову над этой загадкой.
— Для чего же я была призвана? — спросила я осторожно, чтобы в ответ не получить еще какую-нибудь бредовую песенку или пророчество, которое надо толковать как-то не так, как оно сказано.
— Мне кажется, это очевидно, — ответила фея, и мне опять захотелось застонать. Но она не стала испытывать мое терпение и закончила: — С самого твоего приезда сюда ты стала соперницей Маниле. Покончи с ней — и я помогу тебе.
— Но Манила исчезла, — залепетала я, потому
