Джейн Мартин. Только тогда она и стала подозреваемой.
– Вы получили эти показания в субботу, пятого июня. То есть через пять дней после убийства. Я не ошибаюсь?
– Нет, сэр. Накануне Томас наконец смог поговорить со мной о том, что произошло.
– И на следующий же день вы арестовали Грету Грэхем. В воскресенье. В день похорон.
– Да, сэр. Утром. Мы прибыли к ней в Челси ровно в семь двадцать пять утра.
– И обыскали квартиру, верно?
– Да. У нас был ордер.
– В последнем ничуть не сомневаюсь. Нашли что-нибудь?
– Ничего, что могло бы иметь отношение к преступлению. Нет, сэр.
– И затем вы отвезли мисс Грэхем в Ипсвич и допросили ее?
– Да. Она все отрицала.
– А затем вам пришлось отпустить ее даже без залога, верно?
– Она подписала специальную бумагу. С обещанием вернуться по первому же нашему требованию. Но сперва мы связались с королевской службой прокурорского надзора. За советом.
– И там вам сказали, что арестовать ее нельзя, поскольку никакой реальной перспективы для обвинения не существует. Правильно, сержант Хернс?
– Нам просто посоветовали не задерживать ее, сэр.
– Именно. Не задерживать и не предъявлять обвинения, даже несмотря на ее признания в том, что она оставила окно в кабинете открытым, а северную калитку – незапертой. Вы даже не поленились навестить Томаса в доме Боллов, где получили от него письменное свидетельство, что убийца и мужчина, которого он видел у окон квартиры моей клиентки, одно и то же лицо. У вас было все это плюс еще показания Джейн Мартин, но для предъявления обвинения – все равно недостаточно. Потому как все это лишь разговоры, ничего больше. Я прав, сержант?
Майлз зарядил свою пушку, прицелился и произвел залп, но сержант Хернс лишь отмахнулся от снаряда. Мрачно-ироническая улыбка осталась на устах, он вопросительно взглянул на судью.
– Я должен отвечать на этот вопрос, ваша честь? По моему мнению, так нет.
– Вы совершенно правы. И не обязаны отвечать на этот вопрос. Мистер Ламберт, прошу, не надо играть со свидетелем в эти игры. Придерживайтесь фактов.
– Слушаюсь, ваша честь. Итак, сержант, насколько я понимаю, все ваши попытки найти таинственных Роузи и Лонни закончились полным провалом?
– Пока что арестов в связи с этим делом не произведено, сэр. Но следствие и поиски продолжаются. Главная проблема в том, что преступники оставили слишком мало следов и улик. У нас есть только марка машины, отпечатки ног и стреляные гильзы, вот, собственно, и все, сэр. Что касается анализа крови и образчика ДНК, в нашей базе данных аналог отсутствует.
– Ну а похищенные драгоценности?
– Тоже никаких следов, сэр. Нет, конечно, камни могли вставить в новую оправу и все такое…
– Так, стало быть, если не считать пресловутого медальона, вам не удалось обнаружить никаких драгоценностей леди Энн при обыске квартиры моей клиентки?
– Нет, сэр.
Майлз сделал паузу и многозначительно откашлялся, стараясь привлечь внимание присяжных к следующему своему вопросу.
– Моя клиентка, леди Грета Робинсон, вполне порядочная женщина, не правда ли, сержант?
– Верно, сэр.
– Вот и хорошо. А теперь хочу задать вам несколько вопросов о посещении дома матери моей клиентки, проживающей в Манчестере на Кейл-стрит. Вы сказали мистеру Спарлингу, что нашли в одной из комнат вот эти снимки леди Энн.
– Да. Они хранились в альбомах с газетными вырезками, датируемыми концом восьмидесятых.
– И этих альбомов с газетными вырезками в доме миссис Грэхем, насколько я понимаю, было много?
– Да, сэр. Полным-полно. И хранились они в спальне, которую, по словам миссис Грэхем, занимала ее дочь до переезда в Лондон.
– Сколько именно таких альбомов вы там обнаружили, сержант?
– Восемь или девять. А может, и больше.
– И там были тысячи снимков, не так ли? В том числе и два снимка леди Энн?
– Да, сэр. Она собирала фотографии модных дам.
– И вырезаны они были из глянцевых журналов вроде «Тэтлер» и «Харперс энд Квин»?
– Так точно, сэр.
«Интересно, что же они обо мне думают», – размышляла Грета, всматриваясь в непроницаемые лица присяжных. Они с регулярностью метронома переводили взгляды с адвоката на полицейского и обратно, точно следящие за полетом мяча зрители на теннисном матче.
Много лет прошло с тех пор, когда она вот так же смотрела на присяжных. Зато живо помнила альбомы газетных вырезок, которые с такой любовью собирала еще подростком, и долгими зимними вечерами сидела у газового камина с ножницами и клеем. На столе остывал чай в фаянсовой кружке, мама смотрела телевизор. Она уже давно перестала обшивать семью, мешала рано развившаяся болезнь Паркинсона, превратившая ее теперь, пятнадцать лет спустя, в жалкую трясущуюся развалину.
«Но, возможно, виной тому была вовсе не болезнь, – продолжала размышлять Грета. – Возможно, это от страха перед мужем, Джорджем, у мамы начинали трястись руки теми давними зимними вечерами».
В шесть показывали выпуск новостей. Мама не то чтобы смотрела их, нет, она словно пропускала все через себя. Наводнения, голод, землетрясения, извержения вулканов, экономическое неравенство – все эти зрелища действовали на маму успокаивающе. И еще ей нравился симпатичный мистер Бейкер, телеведущий новостных выпусков, и, когда он заканчивал, она говорила умиротворенно: «Ужасно. Все это просто ужасно. Бедные, несчастные люди. Мы должны благодарить господа за то, что имеем, Грета».
Но Грета не испытывала к богу никакой благодарности. И вклеивала газетные и журнальные снимки в большие альбомы в черных обложках потому, что, глядя на них, начинала верить, что где-то существует совсем другой мир, где женщины носят красивые платья и ходят по толстым пушистым коврам в изящных туфлях на высоченных каблуках. В том мире наверняка и пахло совсем по-другому, не вареной капустой и дезинфектантом, это уж точно.
После выпуска главных новостей начиналась программа, повествующая о местных событиях. В Манчестере открылась новая школа, в Манчестере была изнасилована женщина, и мать Греты уже не выглядела умиротворенной. Джордж должен прийти вскоре после семи, и на столе его должен ждать обед. Если, конечно, он не заглянет по пути домой в паб, но тогда все будет еще хуже.
Сидя на скамье подсудимых, Грета пыталась вспомнить времена, когда отец был совсем другим, а не таким, как всегда, когда возвращался с фабрики, – грязным, пропыленным насквозь и озлобленным. Нет, наверняка когда-то он был совсем другим человеком, иначе не занимал бы так часто ее воображение, уже давно отправившись в мир иной. Но сколько она ни пыталась, припомнить никак не могла. Слишком уж давно это было.
Отец был человеком, совершившим столько мерзких поступков, что пути назад у него уже просто не было. Он опускался все ниже и ниже, словно специально старался погасить еле тлеющий в глубине души огонек добра, и достигал самого дна, где царила тьма. Тьма и жажда еще более полного забвения.
У матери Греты пути назад тоже не было. Возможно, тогда еще молодой Джордж прельстился в ней именно этим отсутствием внутреннего стержня и добрыми коровьими глазами, когда они познакомились на танцах в клубе «Манчестер Эмпайер». В ту пору он был стройным парнем с угольно-черными волосами и заостренными, точно вырезанными из камня чертами лица, и пользовался огромным успехом у местных девиц. Грета могла побиться об заклад, что мама и надеяться не смела заполучить его в мужья. Ей он казался прекрасным и недостижимым, почти божественным существом.
Однако они поженились. В тот день шел дождь; Грета хорошо помнила фотографию в старом альбоме матери, что пылился на шкафу в их так называемой гостиной. Один из приглашенных держал над головами молодоженов промокшую насквозь газету, а сами они стояли на ступеньках у выхода из церкви и ждали,
