когда их запечатлеют для последующих поколений. Мама нервно улыбалась в камеру, отец смотрел с вызовом и одновременно как-то отрешенно.
Фотография в насквозь пропыленном альбоме – вот и все, что осталось потомству на память о той свадьбе. «Интересно, – подумала Грета, – заглянул ли Хернс в этот старый альбом во время обыска, обшаривая дом матери в поисках вещественных доказательств». Может, и заглянул. Усердие и тщательность были главными его качествами. Она представила, как он пролистывает альбом, рассматривает снимки, переворачивает страницы толстыми пальцами, а затем небрежно ставит его на полку между кулинарной книгой и атласом автомобильных дорог выпуска 1966 года.
Но вещественные доказательства, которым впоследствии были присвоены номера 18 и 19, он нашел наверху. То были газетные вырезки со снимками леди Энн. Она в сверкающем платье от Диора выходит под руку с молодым мужем с какого-то светского мероприятия. В подписи под снимком говорится, что Робинсона ждет блестящая политическая карьера. «Лето 1988», – написала Грета на обложке этого альбома. Всего лишь пара снимков среди тысяч других. Сама мысль о том, что сержант Хернс решил использовать их в качестве вещественных доказательств, вызывала улыбку. Грете даже необязательно было слушать Майлза, который вволю поиздевался над таким вот усердием сержанта детектива по прозвищу Ищейка.
И, однако же, эти альбомы с вырезками были дороги ее сердцу. Рассматривая их, она начинала мечтать, верить в то, что, помимо нищенских, пропитанных грязью и пылью окраин Манчестера, где она выросла, помимо заскорузлых, увесистых кулаков отца, где-то существует совсем иной мир. Отец вечно был зол и раздражен, точно разъедаем изнутри чувством глубочайшей несправедливости. Не проходило года, чтоб он не пускался на поиски новой, более выгодной работы, и всякий раз получал отказ, потому как на это место всегда находился другой претендент, какой-нибудь выскочка двадцатью годами моложе, зато с бумагой в кармане, дипломом или справкой о квалификации. И компания предпочитала его. Возможно, отец просто зациклился на своих неудачах, и это начало отражаться на его внешности, которая тоже имела значение при приеме на работу. На его лице было написано отвращение, и это отнюдь его не красило. Впрочем, находясь в родительском доме, Грета никогда не задумывалась о справедливости или несправедливости жизни. Она просто старалась выжить, как могла, а вечерами вклеивала в альбом снимки аристократов и благоговейным шепотом произносила слова: «Баленсиага», «Кристиан Диор», «Живанши», «Шанель». Грета подстригала свои черные волосы в стиле Коко Шанель, мало того, она даже повесила фотографию этой королевы моды у себя над кроватью. Тут была и сугубо практическая цель – прикрыть дыру в выцветших обоях.
По мере того как Грета становилась старше, власть отца над ней слабела. А сам он пил все больше, стуча кулаком по столу в пабе, громко жаловался на несправедливость, пока наконец постоянные посетители не стали от него отворачиваться, а хозяин паба недвусмысленно дал понять, что присутствие его здесь нежелательно. Да и в любом случае он больше не мог позволить себе покупать выпивку по ценам паба. Его уволили из очередной компании, и большую часть суммы, полученной при увольнении по сокращению, он потратил в первый же год на выпивку в обществе тех, кому еще не надоело его слушать.
Дома он сидел в кресле с ободранной обивкой, тушил одну сигарету за другой в черной пластиковой пепельнице и прихлебывал баночное пиво. Мать Греты продолжала готовить все ту же тяжелую и сытную еду, но ел он все меньше и меньше и постепенно перестал бить жену. Слишком уж ослабел. Он сидел, смотрел телевизор и всю свою ненависть изливал на мелькающих на экране людей. Всегда находился некто, кого можно было ненавидеть, – человек моложе его, богаче и успешней. Ну, к примеру, как тот парень, что поселился по соседству. Он въехал в их дом, когда Джордж Грэхем вот уже год был безработным, а Грете только что исполнилось семнадцать. Мать паренька была инвалидом, никаких признаков отца там не наблюдалось, что, на взгляд Джорджа, многое объясняло. Парень носил узкие кожаные брюки, в нагрудном кармане рубашки всегда лежала толстая пачка двадцатифунтовых купюр. Больше, чем Джордж зарабатывал за месяц каторжным трудом на фабрике. При этом мальчишка был всего на два года старше Греты.
Джордж выждал шесть недель, а потом позвонил в полицию. И обвинил паренька в том, что тот толкает наркотики в центре города. А чем еще, скажите на милость, можно заработать такую кучу денег? Но в полиции Джорджу сказали, что он только зря отнимает у них время. И если еще раз позвонит со своими поклепами, пойдет под суд.
Парень продолжал раздражать отца. Каждый вечер заводил под окном свой мотоцикл, треск и грохот стоял такой, что Джордж не слышал, что говорят по телевизору, а жестяная банка пива в руке вибрировала мелкой дрожью. Джордж позвонил в местный городской совет, но и там не предприняли никаких мер. Ничем не отличаются от полиции, ворчал он. Этот гаденыш из соседней квартиры купил их всех с потрохами за несколько паршивых фунтов, которые с таким презрением доставал из нагрудного кармана. А он, Джордж, честно платил налоги всю свою жизнь, и что теперь имеет?..
Грета тоже думала о соседском парне, пожалуй, даже не меньше отца. Однако рев мотоцикла под окнами почему-то не приводил ее в бешенство. Для нее он был песней свободы и независимости. Перед глазами так и стояли узкие бедра парнишки, обтянутые черной кожей, каждая мышца так и играла. Сердце начинало ныть от тоски. Ей страстно хотелось прильнуть к нему всем телом и унестись вместе с ним в ночь, в новый, неведомый и прекрасный мир.
Парень тоже заметил ее. Она почти физически ощущала, как он провожает ее взглядом по утрам, когда она шла в школу. От этого начинали гореть щеки, а ноги становились ватными. Ей было и жарко, и холодно одновременно.
Довольно долго он ее никуда не приглашал, а потому, когда наконец пригласил, она приняла предложение слишком быстро и страшно засмущалась. И почувствовала почему-то себя полной дурой. Словно этот паренек имел над ней какую-то особую власть. В каждом его поступке и жесте ощущался вызов, и она понимала: стоит отказать, и он никогда больше и не взглянет на нее.
Она переспала с ним потому, что знала: он не думал, что она согласится. И секс их не походил на занятия любовью, нет, скорее напоминал схватку. Ночами Грета выскальзывала из постели, спускалась вниз, родители к тому времени уже крепко спали, выходила и бесшумно притворяла за собой дверь. Потом перешагивала через низенький кустарник, разделявший два маленьких сада перед домом, и ждала, когда он впустит ее к себе.
Он говорил, пусть Грету не смущает присутствие его матери в доме. И оно ее не смущало. Его гостиная в полночь, освещенная свечами, представляла для нее особый отдельный мир, и их переплетенные в любовной схватке тела отбрасывали на канареечно-желтые стены причудливые тени.
Именно тогда, в первый и последний раз в жизни, Грета забеременела. К тому времени, когда она наконец обратилась к врачу, срок составлял уже два месяца. Она вышла из смотровой в приемную и запаниковала. Рожать ребенка никак нельзя, убить его тоже невозможно. Она не знала, что ей теперь делать, и рассказала матери. А та рассказала отцу.
Тут к Джорджу Грэхему внезапно вернулись силы, и он влепил дочери пощечину. А потом обозвал чертовой шлюхой. Грета хотела дать ему сдачи, но вместо этого она поведала ему, кто отец ребенка. Джордж запустил в нее пепельницей и велел убираться из дома.
Уйти оказалось так просто. Она зашвырнула в чемодан какие-то тряпки, с грохотом захлопнула за собой дверь. И лишь раз позволила себе обернуться на отчий дом, где прошло ее детство. Один лишь беглый взгляд, но она успела заметить мать, с тревогой выглядывающую в окно сквозь грязную сетчатую занавеску.
Ребенка Грета так и не родила. На шестом месяце у нее случился выкидыш, а потом она долго лежала в больнице с осложнениями, и врач-индус сказал ей, что она поправится, если не будет больше принимать эти чертовы наркотики. Он не знал, где Грета их добывала. Но они едва не убили ее вместе с ребенком.
– Детей у вас не будет, вы должны свыкнуться с этой мыслью, – сказал он. – Однако это еще не конец света. Впереди у вас вся жизнь.
Позже она просто не позволяла себе думать об этом. Да и времени не было. Тремя этажами ниже в той же больнице лежал в одной из общих палат отец, боролся за свою жизнь.
Похоже, рак был у него уже давно. Вначале он разъедал мысли и душу, затем превратился уже в чисто физическое заболевание, и к тому времени, как был поставлен диагноз, надежд на излечение практически не оставалось. Грета всякий раз брезгливо морщилась, вспоминая больничную палату, ряды кроватей с
