Глядя на упрямых деревенских, я судорожно обдумывала, какой вопрос и как задать, чтобы получить внятный ответ. Но мое молчание Галкина бабушка расценила по-своему и даже попыталась оправдаться:
– Ты уж не обижайся. Но ты ж нам чужая. И здеся чужая. Ты уедешь, а нам же жить тут…
– И какое это имеет отношение к вашей истории? И как вам может навредить внятный рассказ про Лариску и Онучковых? – разозлилась я. – Вообще ничего не поняла. Кто-то сманил ее в училище, и из-за этого она осиротела? Родственники были против образования? Или тоже сбежали учиться?
Небольшое преувеличение и перевернутый смысл немедленно сыграли свою роль. Я даже не ожидала такого успеха.
Бабка с внучкой уставились друг на друга в обалдении: мол, что тут можно не понять. И конечно, им сразу захотелось растолковать глупой приезжей девчонке, какая тут приключилась страшная история. И все-то подробности они отлично помнили, не надо было притворяться.
Лариска, фамилию которой что Галка, что ее бабушка будто невзначай избегали упоминать, была средней дочерью в анцыбаловском семействе. Все сестры были незамужние. Старшая только училище заканчивала, вроде даже замуж потом собиралась, как только жених из армии вернется. А жених из Зеленово был. На танцах познакомились в клубе. Хороший парень, но после случившегося уехал, как мать ни просила остаться.
А младшая девочка совсем мелкая была, даже в школу не ходила. Семейство было хорошее, трудолюбивое. Отец почти не пил и никогда своих девок не бил. И мать была справедливая, с соседками не лаялась, хозяйство справно вела.
Жили они на краю деревни, ближе к лесу, к анцыбаловскому пути. Да что там! В Анцыбаловке все дома ближе к лесу. Жили не тужили, больше всех не жаловались.
А тут весна как раз была ранняя да дождливая. По-таяло все, цвести начало. Молодежь по вечерам гулянки стала устраивать до самой темноты. То в клуб всей гурьбой, то кино приезжает, то просто так на околице песни орут. Ну, как обычно все.
Старшая-то, которая с женихом, дома сидела, честь блюла. Мелкая не доросла еще. А Лариска как раз в возраст вошла, там с ребятами и торчала. И в Зеленово ее хорошо знали. Никто сначала неладного не замечал. Да только раз подружки вернулись без нее, гомонят стайкой, а она следом плетется, будто не с ними. В другой раз опять особняком. А ведь ей ближе всех идти-то было, от забора до околицы, считай, рукой подать. Спросили, мол, поссорилась, что ли, с девками? Зачем тогда с ними ходишь? Нет, отвечает. Не ссорилась. Все как обычно. Да все равно какая-то странная была.
А потом старшая-то проснулась что-то ночью. А они с Лариской в одной комнате спали. Так вот, слышит старшая сестра-то, что Лариска встала, как есть в ночной сорочке, и в открытое окно-то с кем-то говорит. Тихо бормочет, не понять. И вроде отвечает кому-то, а никого не слышно. А потом – раз! – и в окно полезла, как была. А ночи-то еще прохладные, роса ледяная. Сестра зовет ее, а та вроде и не слышит. Перемахнула через подоконник и была такова. Ну, сестра-то старшая завопила, весь дом переполошила. Выскочили все из дома, бросились за Лариской, поймали у задней калитки. А та будто снулая какая, смотрит и не видит, не узнает их. Вырывалась было, но вяло.
Так что ее домой вернули, а потом глаз не спускали. Днем-то народу много, да даже к нам, в Зеленово, вместе с мамкой да сестрой ходила, одну никуда не пускали. А на ночь мать с ней ложилась, чтобы не случилось чего. Молодежь сразу стала по домам сидеть, раньше ложиться. Кое-кто за ум взялся. Так что некоторая польза от этого была.
А потом придумали, чтобы Лариска при училище в общежитии жила, подальше от дома. На выходные-то возвращалась к родителям, а потом на перекладных обратно.
Отправили ее, значит, и все вздохнули. Не хотели родителям говорить, что девку их боятся. И от подружек она отдалилась, и выглядела как-то не так. Вроде Лариска и Лариска. А какая-то все же другая стала.
Но в училище-то опять, говорят, стала обычной. Училась нормально, троек мало было. Да только кто говорил, что она обычная? Те, что в общежитии с ней жили. А им откуда знать, какая она обычная-то?
И вот все идет чередом, да утром как-то соседи не слышат, чтобы в Ларискином доме жизнь кипела. Двери в дом нараспашку, да в сарайке скотина запертая ревет. И не слышно больше никого, даже их собаки. В доме все как есть на месте – и ценности, и одежда. Только постели примятые, видно, встали, да за собой не прибрали.
Намедни ничего не говорили никому, что собираются куда-то уезжать или уходить. Да и скотину не бросили бы. А все ушли, кто был: и отец с матерью, и старшая дочь, и самая мелкая. Никто ничего не слышал, никто ничего не видел. И следов никаких.
Поискали их, да без толку. Даже в лесу мужики с собаками искали, зря глотки драли. Никого не нашли.
В общем, сразу все поняли, что она их забрала, тварь эта. На самом деле сразу поняли. Лариску спасли, вернули, а ей голодно. Вот она всю семью и сманила.
Лариска, конечно, сразу домой примчалась, как узнала. Девка-то совсем молоденькая была. Растерялась. По дому ходит, воет, слезы льет. Толком даже документы какие собрать не может. Какая еще родня где есть, не знает. Скотину-то соседи забрали, чтобы не подохла. Так что осталась Лариска совсем одна.
Жалко ее было. Почернела аж от горя. Не ест, не пьет, на крылечке сидит и плачет.
Ей бы на ночь дома запереться, переждать, а она ничего не соображает, мамку зовет.
Онучковы наши, из Зеленова, Лариску и пожалели. Дружили семьями, да и старшая сестра Ларискина часто у них оставалась, чтобы, значит, через лес домой не идти, если с парнем своим загуляется.
В общем, увели к себе в дом, накормили, постелили. Пусть, говорят, у нас ночует первое время, а там уж разберемся.
Думали, что тварь-то угомонилась. Думали, не найдет Лариску. Никогда ж Зеленово не трогала.
Вечером-то вроде ничего не было. Да и семейство долго не спало, все сиротинушку утешали. Она уж и поесть смогла. Благодарила все да плакала. Сама не своя, но тут-то понятно было, из-за чего. Еще к Онучковым деревенские заглядывали допоздна, лишний раз на Лариску поглазеть, похожа на себя или
