Никто уж и не помнил, кто взвалил на лоскатухинский род такую обязанность – следить за Анцыбаловкой. Может, просто не хотели помнить. В такое дело лучше вообще не соваться. Но лоскатухинские мужики, конечно, много кого спасли. А только никто им спасибо не говорил, не благодарил никогда. Боялись. Вроде как Лоскатухины сами нечистые, коли с нечистью воюют. Ну, как воюют. Договариваются.
Все думали: если делать вид, что ничего не происходит, то ничего и не случится. Не буди лихо, пока оно тихо. Когда не обсуждаешь, не поминаешь про нечистую, она будто бы и не замечает тебя, пройдет мимо. А если что и случится, всегда можно как-то объяснить, оправдать. Вон с какой радостью все кинулись церкви громить да попов вешать, думали, если молиться перестанут, то и нечистый их не тронет. Только все обратное вышло.
Христианство-то в эти края поздно пришло, язычники долго жили и всяко сопротивлялись новой вере. Так и осталось, что до конца не отреклись от старых богов. Вроде бы и на молебны ездили, а чуть что не так, сами по старинке нашептывали, обереги вертели. А ведь с нечистью всякой всегда так: стоит только слабину дать, пиявкой вопьется, не отпустит без крови.
В этом месте в стародавние времена отчего-то не селился никто. Хотя леса здесь густые, хорошие и почва годная. Но как вольным крестьянам землю выделили, так и поселились, где дали. Первые семейства как раз Лоскатухины были и еще Назаровы с Мокошкиными. Никого из этих сейчас не осталось. Они-то, видать, знали, на что шли. Но тоже трудно приживались. В первый год всех младенчиков потеряли. Видать, прогневали чем этих проклятущих. А потом ничего, попривыкли.
На озере, говорят, раньше капище стояло, и вода была чистая, да все равно не доброе место. И будто бы человеческие жертвы приносились. А как идолопоклонники перевелись, так и озеро заболотилось.
А потом договорились. Озеро никто не трогал, не купались, рыбу не ловили. Само-то оно чистое, но берега все заболочены, не пройти.
Анцыбаловке лучше зачахнуть естественным путем, когда все старожилы перемрут от старости. Так всем будет за благо. Бабки ничего тебе не скажут. Они последние остались, ждут, когда их срок придет. Иногда слышат своих и потом хворают долго.
Говорили племяннику лоскатухинскому: мол, плюнь ты на дом, не велика прибыль. Но он упрямый какой-то, никого слушать не хочет. Сам не приезжает, а дом каждое лето сдает, хотя никто долго не задерживается, пора бы уж понять. Но может, он от жадности просто.
Сам-то небось достаток не от дачников заимел, вона как разбогател за последние годы-то. Думаю, нелегальное что-то. Просчитался дед Евгений, не шибко умного преемника оставил, не слишком честного. Неожиданно как ушел, никто не ожидал. Да он же скрытный был, может, болел чем.
Хотя, как «ушел». Вроде бы и не уходил вовсе. Все боялись вначале, что беда будет. Но если никаких правил не нарушать, то ничего и не случится. В лес никто не ходит, в сумерках все двери-окна заперты.
А по фотографии этой получается, что действительно никуда дед Евгений не уходил, здесь остался. Не оставил же никого после себя, не обучил, как до него обучал его отец, а отца – его отец. Как это объяснить? А никак. Просто есть такое, и все.
Я стала спускаться с крыльца, но на последней ступеньке остановилась. Слова старика о том, что у него нет никакой собаки, от которых я сначала отмахнулась, всплыли в памяти и зазвенели тревожными звоночками. Рыжая псина валялась в траве неподалеку от калитки, как мохнатый мешок. Я судорожно всматривалась: дышит ли она? И вообще, а раньше-то она дышала, шевелила ушами, приподнимала голову? Когда мы только приехали сюда, я точно видела, как эта псина скакала рядом с Василием Федоровичем. Но не припомню, чтобы тот как-то на нее реагировал. И двигающейся я видела ее только в тот первый раз, потом она только валялась и смотрела. Или не смотрела, а спала. И пахло от нее всегда, как от дохлятины. Но это уличная деревенская собака, почему бы ей не благоухать?
Проверять, живая, материальная эта собака или какой-нибудь зомби или призрак, я точно не собиралась. Но теперь у меня возникло смутное ощущение, что раньше, когда я мало внимания обращала на рыжую псину, она меня не трогала. Но теперь-то все изменилось… Рыскала ли она ночью под нашими окнами? Как там было написано в тетрадке, «шарится в темени под окнами». Только написано-то было вовсе не о животном…
Идти мимо собаки было страшновато. То есть если бы это была на самом деле собака, то я бы спокойно себе прошла, как раньше. Но теперь у меня были сильные сомнения на ее счет.
Нелюдимый старик казался менее опасным, он был точно живой, поэтому я решительно сошла с крыльца и так же решительно обогнула дом. Позади него оказался самый обычный участок с сараями, крошечной банькой, будочкой деревенского сортира, парой грядок и несколькими яблонями да парой чахлых кустиков смородины. У забора были свалены кучей какие-то старые железяки, деревяшки и тряпки. А на том конце участка виднелась калитка, вместо замка примотанная к забору ржавой проволокой. Оглянувшись на дом, я не заметила в окнах никакого движения. Поэтому смело подобрала в куче мусора палку покрепче и прошла через весь участок, все время ожидая строгого оклика за спиной. Подойдя к задней калитке, перебросила пакет с продуктами через забор, а сама просто-напросто перелезла через него, не заморачиваясь с проволокой на калитке.
Меня встретила сочная крапива, но ожоги от нее были ничто по сравнению с подозрительной псиной. С зарослями крапивы и прочей травы я легко расправилась, палкой прокладывая себе дорогу.
Уже выбравшись на деревенскую улицу, я еще раз огляделась и прислушалась. Никому не было дела до меня, никто не откликнулся на шум, который я подняла. Живы ли вообще эти старухи? Собаки, к счастью, тоже не было видно.
Пустые дома… Каково это, жить среди домов, обитатели которых пропали в одну ночь, канули, будто никогда их и не было?
