— Это не Никита! Не смотри на него так, у меня другие источники информации. Одним словом, клевый ты мужик, рад знакомству, рад, что побратаемся! А подарок не совсем от меня лично… — он достал из кармана кусок белой шерстяной нити, — протяни руку…
Участковый повязал на запястье Грозному нить на несколько узелков и сказал:
— Эта нить однажды спасет твою жизнь. Примет удар на себя и порвется. Когда это случится, не дай тем мудакам, которые рискнут поднять на тебя руку, второй шанс, просто уничтожь их!
— Ничего себе! — присвистнул Антон, — спасибо, друг! Охрененный подарок! — они, как и другие до них, пожали руки и повернулись лицом к костру.
— Чудесная речь, мужики! — похвалил Лапа, — но продолжим!
— Давно пора, околеем! — пробурчал Гор. Лишившись ипостаси медведя, он уже не так легко переносил холод.
— Под небом Сварожьим, на земле Ладиной, речется, деется, от Рода изначального как водится! — громко прокричал в небо Белый Волк, все замерли, прислушиваясь к его словам, — Воссияй Солнце ясно, и громы Перуновы громыхните, стожары полыхните и явись силушка добрая, славная, во благо призванная! — Лапа подошел к Антону и протянул ему кинжал, сказав тише, — режь запястье!
Антон взял дрогнувшей рукой кинжал, повертел тот в руках, не зная с какой стороны взяться за это дело.
— А ты сам не можешь?
— Могу и я. Но тогда мне всем резать придется, — предупредил волхв, — согласны?
Мужчины кивнули.
Тогда, не медля, Лапа дал Антону подержать кубок с вином и быстро провел лезвием по запястью, резанув глубоко. Грозный зашипел, но руку не отнял. Кровь полилась струйкой, падая крупными каплями на белый снег. Лапа подставил кубок, отсчитал пять капель и накрыл порез белым полотенцем, сверху придавив большим пальцем. Что-то пробормотал, дунул. Когда снял, на месте пореза остался лишь небольшой, почти заживший шрам.
— Ого, — восхитился Грозный, — ну ты даешь!
Лапа повторил сие действие с каждым из присутствующих, отсчитав от каждого точно пять капель в кубок. Затем размешал кровавый напиток рукоятью кинжала и вернулся к Антону.
— Выпей пять глотков. По глотку на каждого приобретенного брата.
Грозный скривился, сделал несколько глубоких вдохов, закрыл глаза и исполнил, что велели. Лицо его побелело, он едва-едва смог проглотить последний глоток.
— Да ладно тебе, из-за вина вкуса не чувствуется, — пробурчал Лапа, — там той крови всего ничего.
Одному за одним подносил волхв кубок и все пили ровно по пять глотков каждый. Оставшийся напиток Лапа выплеснул в костер, от чего тот вспыхнул ярче прежнего, и снова обратился к небу:
— Явись силушка добрая, славная, во благо призванная, и назовитесь вы от сего дня братьями названными, кровью породнившимися! И пуще того, отныне и довеку — братьями родными! Благословенные предками, помните — отныне и до смерти — вы едины! Клянитесь беречь друг друга и жизни не пожалеть для брата!
— Клянемся! — хором ответили женихи.
— И доколе так будет — нерушима клятва эта!
И тут грянул гром и полился дождь.
— Теперь обнимитесь и стойте так, пока костер не потухнет, братья!
* * *«Станем гадать, как девку замуж отдать
— Ну, Лукерья, делись, как гадать будем? Что, прямо сейчас начнем, днем? Я думала гадают ночью.
— В сумерках, а то как же! — согласилась клецница, — при солнышке подготовиться надобно.
— Рассказывай!
— О-о, чаво, нетерпячки напали? — хихикнула Лукерья, — сперва ж ни в какую!
— Передумала! Ты только помни обещание, если увидишь что-то плохое — молчи! Я хочу знать только хорошее, или ничего! Ясно?
— Истее некуда! — фыркнула охоронница, — чаво уж тут…
— Попервой подготовиться надобно. До темноты еды не вкушать.
— А, так вот почему ты мне завтрак не дала. А кофе пить значит, можно?
— Дозволяется пить скока хошь, токмо не хмельное.
— И то хорошо, — обрадовалась Слагалица, — я без кофе не человек.
— Да ты и с кофеем не человек, — заметила охоронница лукаво, — не токмо, человек, — исправилась она.
— Да помню я, помню…
— Далее внимай! До темноты запрись в опочивальне и думам придайся.
— Каким?
— Тебе виднее. Насущным. Об чем хошь думай.
— Так. Дальше.
— Как стемнеет, я тебе в дверку постучу. Ты потихоньку спускайся и отправляйся в истопку. Токмо помни, ни гу-гу.
— Поняла. Молча в баньку.
— Тама, как омываться буш, про себя приговаривай: «Мою тело, омойся и душа»
— Мою тело, омойся и душа. Вроде запомнила.
— В предбаннике я оставлю рубаху из полотна домотканого. Ты не гляди, что ветхая, она можно глаголить, ценность рода!
— Да без проблем, — согласилась Степка, — лишь бы чистая.
— Древности не мараются, — возразила Лукерья возмущенно, — темнота!
— А я и не скрываю, что не разбираюсь. Только хватит меня упрекать этим каждый раз, — обиделась Степка.
— Ой-ой, зарюмсай ишо! Внимай далее!
— Вот научит меня Петя вас видеть, за все поплатишься, Лукерья! — пригрозила Степка, — ты меня еще плохо знаешь!
— Ой ли? Видали, как ты Катюху с другиней отхайдокала! — хихикнула охоронница, — токмо меня сперва изловить надобно!
— Доведешь — найду способ! — пообещала Степка, правда уже беззлобно, — вещай дальше, язва!
— От таковой слышу, хозяюшка!
— Наденешь рубаху и ничаво поверх. Токмо в одеяло завернись и дуй к домику.
— А обувь?
— Босяка!
— А если заболею? Ты что, после бани по снегу босиком?!
— Не возьмет тебя хворь, как есть баю!
— Точно, а это не разводняк?
— Чаво?
— Ну, это ты не прикалываешься надо мной?
— Я слов иноземных не разумею, тарабарщину блеешь!
— Это я тарабарщину блею, ты бы себя временами послушала, без словаря не разберешься! — Степка руками всплеснула.
— Как мои пращуры глаголили, так и я! А у тебя рот немыт! Ну ничаво, в истопке отмоешси!
— Да ты! — задохнулась Степка, — да я, тебя…
— Барышня, — опять вмешался Егорыч, — простите болезную, в такие денечки все лихое из нас преть.
— Типа ПМС, что ли? — Слагалица кулаки сжала, до чего они зачесались кое-кому космы пообрывать, — ладно прощаю! Но тебе Лукерья тоже не помешает в баньке искупаться и рот помыть.
— А то как же! Все омоемси! — согласилась Лукерья и продолжила, словно ни в чем не бывало, — как в домик воротишься, подходи к столу, тама я ужо яств наставлю для Дедов.
— Это еще для каких Дедов?
— Предков так кличут, пращуров. Кои берегут род.
— А почему Деды, а не Бабы? У меня же я так понимаю, женщины в роду главные.
— Не суть кто, мужики, али бабы. Зовутся все предки Дедами. Испокон веков пошло.
— Ладно. Хорошо. Значит ты накроешь для них стол.
— Так точно. А ты приди и еду по тарелками расклади. Токмо молча, не запамятовала?
— Да-да, все молча.
— Токмо конда с угощениями завершишь, скажи одну фразу простую, к одной из прародительниц обращаясь.
— А к какой именно?
— Завсегдась к бабке обращались, или к кому древнее. Как пожелаешь.
— А, тогда я могу к Евдотье?
— Могеешь и к ней. Скажешь коротко: «Приди Евдотья, уважься угощеньями». Она придет и с собой остальных приведет.
— Приди Евдотья, уважься угощениями. Поняла.
— Опосля запри дверь в кухоньку и до утра туды не вертайси.
— И что, спать идти? А гадать когда же?
— Далее внимай. Как кухоньку запрешь, дуй в свои удобства.
— Куда
