— Крепись, хозяюшка. Мужики ладные попались, разумею тебя.
— Еще спросить хотела. Ведь не прилично со всеми ними… это… ну…
— Обжиматься? — подсказала Лукерья.
— Пусть будет «обжиматься».
— Так ты ж не блудница. На чужое не заришься. Жёнихи как есть — все твои. Испытуй!
— Не удобно, как-то…
— Ой, не буесловь, хозяюшка! Ты дева не пустяковая, а сама Слагалица. Доля твоя — жёниха подобрать гораздого. Иного пути нетути. Испытуй, да не тревожься о пристойности. Опосля венчания иное житие почнется. Аль не того в супружники выберешь — до конца веку рыдать, волосы драть на себе станешь! — выдала целую тираду охоронница.
Степка аж прониклась. Надо же, как Лукерья запросто оправдала «временную» полигамию. Задумалась над ее словами, а потом головой тряхнула, мысли отгоняя.
— Что-то мы не в ту степь ушли. Расскажи мне про книгу, — вновь обратилась к Лукерье.
— ПомятнОй Письмовник, — поправила охоронница, — исходит ишо от первОй Слагалицы. Навыки скоплены в нем для потреб младой девы.
— Так дай почитать!
— Ох, хозяюшка, я и сама мекаю, что отдать его тебе надобно, да боязно.
— А чего ты боишься?
— Как ведать, что станется, коли супротив закону попереть? Особливо ежели ли ты поверку не сдюжаешь.
— Ты говорила, что если я Дара лишусь, вы и так сгинете.
— Пужала я… — призналась, — не сгинем мы, започинем токмо. До наступной Слагалицы.
— Понятно… Но книгу дашь? Почему?
— Положение твое иное. Не случалось исчо, кабы у Слагалицы в суженых аж две силы природние завелись. Опасаюсь оказий. Особливые дела потребують особливых деяний.
— Ты про то, что лесник и водник в женихах?
— Про них, про кого исчо? Тревожно мне.
— А что такого?
— Ну гляди. Ежели ты выберешь одного — второй опечалится! А огорченный нелюдь, то тебе не простой мужик, бражничать с горя не кинется. Поди пойми, чаво творить станет? А силушка сия, природняя, могучая. Беды большой опасаюсь я, хозяюшка. НужнО тебе наставление прародительниц. Не ведаю, как по-иному.
— Хм. Так расписала, аж мне страшно стало, — пролепетала Степка.
— А то…
— Так давай Письмовник, чего ждешь?
— Исчо баять буду! — ответила строго Лукерья, — дабы ты уразумела, не можно теперича тебе спасовать. Надобно сдюжать, хозяюшка, надобно! Не единая твоя силушка на кону, а и доля наша, охоронья.
— Я понимаю, думаешь нет? — Степанида принялась мерить кухню шагами, бегая от окна к печке, — и тоже боюсь! Меньше всего хочу вам неприятностей, вы мне родные теперь! — в ответ почувствовала ласковое прикосновение Крапивки, — а может мне от сил отказаться? Тогда женихи между собой не поссорятся, так как делить станет некого.
— Не можна. По доброй воле не отступишься. Токмо ежели имеется наступница. У тебя имеется? Не имеется.
— Плохо дело, — Степанида застыла посреди комнаты, задумавшись, что же ей делать? Все оказалось куда сложнее, чем представлялось ранее. Вспомнила, как ее в жар кидало от прикосновений медведя и страсть, как хотелось довести дело до конца. Повезло тогда, что Матильда явилась. А во второй раз водяник медведя сбил. Степка осознавала, что сама бы не остановилась. Что, если в следующий раз никто не придет и не перебьет? Одно дело самой опарафиниться, а другое — подвести охоронников. А потом, как же быть с душами одинокими, кто им поможет, если Степка до финиша не дойдет? — и почему испытание такое сложное, а? Лучше бы велели с парашютом прыгнуть, или с акулами поплавать! — сказала горько.
— Поверка завсегдась на самом тяжком зиждется, — сумничала Лукерья, — состязание с плотью! Вот так-то…
— Я справлюсь, Лукерья! — заявила Степанида, глубоко вздохнув и сказав решительно, — справлюсь! Костьми лягу — справлюсь!
— На четыре кости возляжешься — захихикала охоронница.
— Не смейся! Я серьезно, я смогу! Давай книгу!
— Письмовник!
— Давай Письмовник! Ты хотела, чтоб я осознала, и я осознала! Другого пути все равно нет.
«Не красна книга письмом, красна умом»
После долгой тишины, когда Лукерья предавалась последним сомнениям, стол в кухне вдруг подпрыгнул и на нем очутился толстый потрепанный фолиант, пылью припорошенный.
Степанида подкралась к нему, села на резной табурет, да только прикоснуться не решилась, разглядывала. Обычная книжица без названия и автора. Коричневая линялая обложка, желтые листки.
— Не гляди, что палитурка неприметная, — подала голос Лукерья, — про то, ценности великой.
— А я и не гляжу на потрепанность, — шепотом, — благоговею…
— Эт верно…
— Что, уже можно брать и читать? Или как?
— Чатай…
Вспотевшими от волнения руками Степанида взялась за обложку и медленно открыла. Шутка ли, знания сотен Слагалиц перед ней, как не оробеть от такого?
Вот только никаких надписей на первой странице не оказалось. А так же на второй, третьей и так дальше.
— Лукерья, а та ли книга? — спросила растеряно.
— Письмовник, — поправила Лукерья, — а как же, иные не имеются.
— Но здесь пусто!
— От непутевая! — выругалась охоронница, — я ж баяла, ПамятнОй Письмовник-то.
— То есть? Да говори ты прямо!
— Не письмена в нем, а сбереженная память! Клади руку, бестолочь!
— Лукерья, я тебя уволю за непочтительность! — пробормотала Степанида, — а какую руку?
— Сердешную. Не уволишь, без харчей останешси, — хихикнула.
Степанида возложила левую ладонь на первую страничку и закрыла глаза. Сначала ничего не происходило, а потом женщина ощутила движение воздуха. Распахнула глаза и увидела, что сидит она на Слагальей Поляне, у самого ручья. На себе обнаружила белый льняной сарафан до пят и книгу, лежащую на коленях.
Удивленно по сторонам поглядела. Никого.
— Эй, есть тут кто? — прошептала встревоженно.
— Отзови пришлого, тогда и разговоры водить станем! — раздался рядом строгий женский голос, от которого у Степаниды аж сердце в пятки ушло.
— К-кого?
— Чуждый на Поляне! — ответили ей, — отзови!
— А к-кто?
— Не ведаешь кого привела в святыню?
— Я не приводила никого! — возмутилась, — это Вы про медведя, сейчас, говорите?
— Эх, молодо-зелено! Повторяй! Прогоняю прочь пришлого, чуждого…
— Прогоняю прочь пришлого, чуждого…
— На Поляну пришедшего…
— На Поляну пришедшего…
— Три разочка!
— Прогоняю прочь пришлого, чуждого, на Поляну пришедшего, — затараторила Степка, — прогоняю прочь пришлого, чуждого, на Поляну пришедшего, прогоняю прочь…
Внезапно поднялся сильный ветер, от которого трава на поляне всколыхнулась, по воде рябь пошла, листья, сорванные с деревьев, в лицо ударили. Степка покрылась мурашками от холода в тонком платье, волосы во все стороны разлетелись. Она покрепче за Письмовник схватилась, к груди прижала, голову наклонив. Но ветер так же внезапно прекратился, как и начался.
Подняла Степка голову, волосы с лица убрала и вздрогнула, увидев, что сидит перед ней молодая женщина в цветастом сарафане, с толстой рыжей косой, через грудь переброшенной, вся в веснушках, да с разноцветными, как и у нее, Степки, глазами.
— З-здрасте…
— И тебе не хворать, наступница, — улыбнулась женщина, — как звать-то, тебя?
— Степанида!
— А меня Евдотья, будем знакомы.
— Евдотья? Не Ильинична, случайно?
— Ильинична, — подтвердила женщина.
— Так Вы, значит, бабушка моя?
— Может быть и так! — совершенно спокойно согласилась рыжая, — я — воспоминания прошлого, не будущего, когда знания сберегала у меня еще даже деток не было.
— А, как Вы их сохраняли? — поинтересовалась.
— Как накопила знания, так сразу и сохранила. Ты тоже, как сумеешь, нечто новое, должна в книге сберечь для своих наступниц.
— Это что, типа бэкапа? Сдуреть! —
