— Как-как, долг свой исполнять, счастье сеять, любовь множить, чуйства спасать, половинки искать, сводить сердца…
— Поняла-поняла… угу, еще вопросик, а отказаться можно?
— Дозволено, коли наследница имеется! У тебя имеется?
— А кто у нас может быть наследницей?
— Дочка, внучка, правнучка, на худой конец племянница с приметами, кой у тебя!
— А приметы, это глаза разные? — задумалась Степанида, а у кого из родичей еще разные глаза видела.
— Не токмо, но про иные приметы я не могу баять, они опосля проявятся!
— А… если я просто уйду? Забуду про глюки и заживу себе как прежде?
— Ну, во-первой ты теперь никуда уйтить не смогешь… а во-второй, — Лукерья захихикала, — былого жития не буде!
— А че смеешься-то? Выкладывай уже все новости! — насторожилась Степанида.
— Да теперича от маеты любовной никуда не подеваться тебе! На каждом угле поджидать станет, переследовать… — заявила Лукерья.
— То есть, как? Не понимаю…
— А всякий мужик теперича хвостишком бегать станет, в любви божиться, дары дарить, на руках носить…
— Тю, так это же хорошо! — расцвела Степанида, — всю жизнь мечтала, чтоб на руках носили, вот только при моих не полных восьмидесяти, — женщина грудь поправила, — килограммах не нашлось желающих… А тут такой шанс! Тем более, что плести эти как их, сети любовные я не умею и к людям лезть не желаю! Кто хочет — сам себе пару найдет! — завершила она.
— Эт тебе теперича, так думается! А как кажен сиромах, хоть шиша, а хоть и баламошка липнуть начнут — белугой взвоешь!
— Кто-кто? — не поняла женщина.
— Ну… эти… побиралы, обормоты и дурачки всякие!
— А-а-а… обормотов мне не надо, — скривилась Степанида, а потом вспомнила, — а что за черные ветки во сне напали на меня?
— Не пригрезилось тебе, — вздохнула Лукерья, — души то несчастные. Влачат жалкое существо, страдальцы… Порой сила их наружу прорывается и норовит схватить Слагалицу, помощи просит.
— Ох ты ж, страсти-то какие на мою голову, — потерла Степанида глаза, — н-нее… такое мой больной мозг придумать бы не смог… неужели правда? Не свихнулась я?
— Явь, как есть, хозяюшка, — вздохнула Лукерья, — не отступайся от нас, не бросай сирых и убогих.
— О-о-о… не начинай только на жалость давить, на мне и так все по жизни ездят! А вы вроде как сила там какая-то могущественная, все мои проблемы решать созданная, так вроде?
— Так-то оно так, да вот только у всякой силы межа имеется… Наша на издыханиях уже. Дед твой домом владел, а даром не обладал! От супружницы он ему достался… Сгинула голубушка наша Евдотья Ильинична на болотах, ягоды собирала, утопла, токмо лапоть и корзинка от ей остались…
— Ох ты ж ужас какой! — поразилась Степанида, — я и не знала…
— Да… страдалиц дед твой, всю жизнь ее любил, Дом не оставил… но силами он не обладал, а наши черпал потихонечку, вот и иссохлись мы… на грани погибели, — и такой же голосок у нее жалобный стал, Степанида не прослезилась едва.
— А… как силой делятся? — спросила тихонечко.
— А как дела свои великие вершат, так силушка сама нас питать начинает. Ты нас, а мы тебя… Твои харчи непростяцкие, знаешь скока силенок мне стоили? — добить решила Лукерья, не иначе. Степанида едва не подавилась последним бубличком. Чашку с чаем от себя отодвинула, словно ей счет огромный выставили.
— Да ешь ты, назад не воротишь, я тебе так, толкую просто…
— Хорошо, Лукерья, подумать надо мне, переспать с этой информацией… А утром ты мне еще раз все расскажешь, на вопросы ответишь, тогда и решим что делать дальше!
— Иди, хозяюшка, отпочинь! Да токмо на дедову койку! Не зря он перинок намостил! Не достают страждущие так высОко!
Вещала — говорила;
Не вякну — не скажу;
Не нать — не надо;
Повинность — обязанность;
Бемужница — незамужняя женщина;
Кой- который, какой;
Полть — половина;
Негоразды — проблемы;
Не снискала — не заслужила;
Не токмо — не только;
Теперича — теперь;
Кажен — каждый;
Отпочинь — отдохни;
Сиромах — нищий;
Шиша — прохвост.
Баламошка — дурачок, недалекий простачок.
Глава 3
«Ждали из заморья, а прибыл из задворья»
Проснулась Степанида, когда солнце уже вовсю светило в окно дедовой спальни. Спала бы она себе и дальше, ведь привычку спать до обеда не так-то и просто искоренить, да вот только кто-то отчаянно тарабанил в двери.
— Хозяюшка, — раздался над ухом голосу Лукерьи, когда Степка уже открыла глаза, — там к тебе первый суженный пожаловал! — заговорщически прошептала охоронница.
— Кто? — опешила спросонья женщина.
— Ой, иди спроси, чево ему нать, а то двери, окоянный вынесет!
Степанида с трудом спустилась со своего ложа, замоталась в одеяло, на ноги натянула сапоги и пошла, покачиваясь, к выходу.
Отперла дверь и уткнулась носом в широкую грудь в синей униформе. Грудь поднялась и резко замерла. Степанида медленно от нее отклеилась и подняла очи на хозяина столь мощного дыхательного аппарата. Лицо, прилагаемое к груди тоже было очень даже выдающимся. Настолько, что Степанида почувствовала острое желание поправить мятое одеяло да спинку выпрямить.
— Добрый день! — пробасил гость шикарным до одурения голосом, что Степанидке пришлось даже себя ущипнуть, чтоб не наброситься на него с объятиями.
— И Вам утро доброе… — промямлила она, привалившись боком к дверному проёму, так как силы резко покинули ее.
— Участковый Тихий! — представился он, сбился, нервно поправил фуражку, — ж-жалуются тут на Вас… — последнее сказал совсем как-то неуверенно, озираясь.
Степанида заглянула ему через плечо, полюбопытствовать, кто это успел на нее нажаловаться? И обомлела, увидев еще одного потрясающего представителя противоположного пола.
«Ох, мамочки, здесь что, село женихов мечты?» Мужчина, явной военной выправки, с небрежно наброшенной на плечи ветровкой стоял возле крыльца с надутой, но очень-очень красивой физиономией. Но надутая она у него была недолго. Стоило ему увидеть лохматую голову Степки, высунувшуюся из-за участкового, недовольное выражение словно ластиком стерли. Мужчина преобразился весь, еще больше выпрямился, хотя куда уж больше?
— Здрасте… — промямлила Степка, почувствовав, что совсем слабеет, даже за косяк двери схватилась, — это Вы на м-меня ж-жалуетесь? — пропищала слабым голосом.
«Какой… витязь… мама родная… коленки подгибаются… что ж стоишь ты истуканом, бери меня на руки и тащи в свою берлогу, вся твоя…» А потом повернулась к участковому и подумала: «Нет, пожалуй ты меня неси в берлогу…»
И уже даже руку протянула, за шею схватиться собираясь, да тут ее кто-то за волосы, как дернет! Степанида, аж подскочила, но блажь мигом слетела. Она даже головой потрясла, не понимая, что это сейчас за наваждение было.
— З-здравствуйте! — рявкнул жаловаться-пришедший и на крыльцо в один прыжок забрался, — какие жалобы, что вы, помилуйте! Да как можно жаловаться на обворожительную соседку? — и руку ее сцапал и давай лобызать.
От
