Я жду, не скажет ли Дреска что-нибудь, хоть что-то, а она стоит молча, уставив на меня колючие глаза. В конце концов Дреска моргает.
– Ну, ты идешь? – спрашивает она, поворачивая на тропу, в сторону от домов. Заметив, что я стою в нерешительности, она добавляет: – Ты молодая и глупая, Лекси Харрис, но не глупее других в Ближней. А может, и поумнее многих. Как твой отец.
Все это она говорит ворчливо и хмурится, будто не одобряет, что я пошла в папу.
Мне страшно хочется увязаться за ней, снова повидать Коула, поглядеть, что станет с камнями и щепками из ее передника, и задать, наконец, свои вопросы – вдруг на этот раз она ответит. Но сначала я должна покончить с неоконченным делом здесь.
– Я скоро приду, – говорю я, оглядываясь на дом Сесилии. – Обещаю.
Дреска пожимает плечами, или мне так кажется: возможно, она просто поправляет передник. Вдруг она резко сворачивает на чуть заметную тропу, идущую к ее хижине.
Внезапно решившись, я говорю ей вдогонку:
– Ведьма из Ближнего была на самом деле, это не выдумка, – и чуть слышно спрашиваю: – Правда?
Старуха не поворачивает голову. Наверное, не услышала, решаю я. Но вдруг слышу ее голос:
– Конечно, была. Истории на ровном месте не рождаются.
И она скрывается за холмом.
Я поворачиваюсь к дому Сесилии. Дреска не подняла меня на смех, не отмахнулась от моих вопросов. У меня чувство, будто мне вручили ключ от двери, куда никого больше не пускали, кроме разве моего отца. «Как твой отец», – сказала она, и эти три слова окружили меня как броня. Я подхожу к дому, еще раз оглядываюсь, проверяя, не показался ли дядя, потом торопливо стучусь в дверь. Дверь открывается почти сразу, и меня втягивают внутрь.
Глава 12
Дом Сесилии полон людей.
Моя только что обретенная сила начинает слабеть. Чьи-то руки проталкивают меня в комнату, кто-то отодвигается, чтобы освободить для меня место. В последний раз я видела так много народу в такой же маленькой комнате на поминках по отцу. Даже настроение похожее. Слишком много суеты, ходьбы и разговоров, как будто за всем этим можно скрыть тревогу и боль. Боль потери. Они ведут себя так, будто Сесилия уже умерла. Мне кажется, что я камней наглоталась.
Женщины шепчутся, заламывают руки, горестно опускают головы.
– Они плохо ищут.
– Почему Отто до сих пор не нашел детей?
– Сначала Эдгар, потом Сесси… Сколько это будет продолжаться?
Мать Сесилии, миссис Портер, сидит на краешке кухонного стула и надрывно плачет, вцепившись тощими пальцами в плечо какой-то женщины. Та утешает подругу. Я поспешно пересекаю комнату.
– Окно, окно, – повторяет миссис Портер. – Оно было заперто изнутри и снаружи. Как могла… – Она начинает трясти головой и снова повторяет одно и то же, одно и то же обступившим ее соседкам. Я оглядываюсь, ищу дядю, но его здесь вроде бы нет. Вообще-то, здесь совсем нет никого из мужчин. Надо подойти поближе к миссис Портер. Я хочу утешить ее, только не знаю как. Меня кто-то тянет за локоть, окликает по имени. Я пробираюсь сквозь море женщин, пока не оказываюсь рядом с ней.
– Миссис Портер, – тихо зову я, и она слышит, поднимает голову. Я опускаюсь на колени и смотрю на нее снизу вверх. А она уже ушла в себя, невидяще уставилась на свои руки и бормочет про окна.
– Миссис Портер, – настойчиво зову я.
– Я им уже говорила, – она снова качает головой. – Окно. Мы окна всегда запираем. Сесси, – она всхлипывает. – Она любила гулять, так мы и поставили по две задвижки на каждое окно, снаружи и изнутри. Я их запирала. Но сегодня утром обе щеколды были открыты.
Я сдвигаю брови.
– Сесилия ничего вам не говорила вчера вечером… ничего необычного?
– Да нет, ничего такого, – шепчет она охрипшим от слез, срывающимся голосом. – Веселая была, напевала что-то, играла.
У меня по коже бегут мурашки.
– Напевала? А какую песню, помните?
Она чуть заметно пожимает плечами.
– Ты же знаешь ребятишек, вечно что-то мурлычут…
– А все-таки попытайтесь вспомнить, – настаиваю я. Глаза женщины устремлены на стену напротив.
Она сглатывает и начинает мычать, тихо напевая без слов мелодию. Она фальшивит, то и дело останавливается, но я узнаю песню. Холод леденит мне сердце, я с такой силой впиваюсь ногтями себе в ладонь, что морщусь от боли.
– Что вы еще помните? Хоть что-нибудь…
– Довольно, Лекси, оставь ее, – вмешивается одна из соседок, и я только сейчас замечаю, что миссис Поттер уже перестала петь и снова тихо плачет. На нас устремляется множество глаз. Я обнимаю миссис Поттер, шепотом прошу прощения и отхожу. Мои глаза шарят по комнате, пытаясь заметить что-то, что-нибудь.
Дверь ведет в прихожую, и мне вдруг страшно хочется туда, где нет толчеи, подальше от этих женщин.
Фигура сгорбленной горем миссис Поттер слишком напоминает мне маму, склонявшуюся сперва у постели отца, потом над квашней с тестом, страдавшую молча, пока вся деревня ходила вокруг нашего дома. Люди – кто обнимает и целует, кто гладит по волосам… Тихий гул молитв и утешений, ласковые пожатия пальцев.
Я прохожу по коридору к комнате Сесилии, поворачиваю ручку и исчезаю внутри.
Одеяло откинуто. У прикроватного коврика завернулся угол, как будто по полу пробежала пара маленьких ног, совсем еще сонных.
А вот и окно, сейчас оно закрыто. Я провожу пальцами по внутренней задвижке. Снаружи вторая, точно такая же, как отражение в зеркале, только наружная пока еще не заперта. Я отодвигаю металлический стерженек внутренней щеколды, и рама легко приоткрывается. Ощупываю ее – дерево старое, потрескавшееся. Не верится мне, чтобы шестилетний ребенок сумел ее сдвинуть. Я толкаю, и рама неохотно подается с таким надсадным скрипом, что я оглядываюсь, не услышал ли кто. За окном раскинулось поросшее бурьяном поле. Единственный признак вторжения – затоптанные пятачки в нескольких ярдах от дома, где трава явно примята мужскими сапогами. Незаметно, чтобы из окна кто-то падал или выпрыгивал, под окном нет следов ног. Вообще никаких следов. Я уже собираюсь выйти из комнаты, но вспоминаю Коула и ту тропку, будто проторенную ветром.
Поначалу я не вижу ничего особенного – разве что несколько крыш поодаль. Затем, постепенно, мир начинает менять очертания, что-то перестает бросаться в глаза, другое становится заметным. Появляется тень, более длинная, чем ей бы полагалось, учитывая, как высоко стоит солнце. Слегка примятая трава клонится точно так же, в
