Кто будет следующим? Я останавливаюсь и начинаю припоминать давешний хоровод, детскую игру. Эдгар стоял по одну сторону от Рен, Сесилия по другую, и вот их нет, пропали без следа. Сколько еще детей участвовали в игре? Я вспоминаю мальчонку лет восьми. Райли Тэтчер, кажется, он стоял рядом с девочками-близнецами, Розой и Лилией, дальше их старший брат, Бен. Была ли там Эмили Харп? Совсем маленькая, ровесница Рен, с темными косичками. Ее семья живет на южной окраине Ближней, так что вместе с Рен играют они нечасто. Но я ее запомнила, потому что дни рождения у них рядышком, меньше месяца разницы. Изо всех сил я напрягаю память, но никак не могу восстановить весь круг целиком. Розе и Лилии еще нет и четырех, а их брат всего на год моложе меня. Но Райли и Эмили… слышат ли по ночам они голоса своих друзей?
Кого я пропустила?
Рен. Вкрадчивый тихий голосок твердит мне, что нужно включить сестру в список. Я морщусь и мотаю головой.
Не будем забегать вперед. Первым делом – Сесилия.
* * *В деревне тихо, все двери затворены.
Впереди за площадью виден дом Сесилии, он теснится к нескольким другим домишкам. Дома стоят так близко, что даже удивительно: как это человек, похитивший девочку, не боялся, что его поймают. Я направляюсь к домам, надеясь заметить что-то такое, чего не обнаружили дозорные.
Когда я подхожу ближе, из приоткрытой двери доносится знакомый голос, один из тех голосов, которые замечаешь, как бы тихо он ни звучал. Не такой тонкий, как у Магды, зато резкий, как острие ножа. Дреска. Я спотыкаюсь о кочку и чуть не падаю. На моей памяти сестрички почти никогда не переступали границу деревни.
Дреска бормочет что-то невнятно, будто себе под нос, ворчит – не то забыла, не то расплескала что-то. Но когда она смолкает, ей отвечает другой голос, старый и слышен не так отчетливо.
– Я там была, – рявкает Дреска так, что я морщусь. Кажется, от этого звука раскалываются даже камни, из которых сложен дом. – А тебя там не было, Томас. Вас никого еще и в помине не было, и родителей ваших, и их родителей. Но я там была…
Я осмеливаюсь оглянуться на приоткрытую дверь и вижу, как Дреска, опершись на клюку, вонзает скрюченный палец в грудь мастера Томаса. Никто никогда не повышает голос, тем более не поднимает руку на членов Совета, а тем более на мастера Томаса, самого старого из трех. Волосы у него белоснежные, кожа такая же шелестящая и тонкая, как у мастера Илая. Но глаза у него светлые, зеленовато-серые, и всегда прищурены. Хоть он и очень древний, но ужасно высокий и всегда держится очень прямо, возраст не согнул его, как других. Сейчас он стоит у самой двери и смотрит на Дреску.
– Может быть, это так, – голос у него слабый, усталый. – Но ты не знаешь…
– Взгляни на знаки, – перебивает она его. – Ты их видишь? Я вижу. Вам полагается быть хранителями секретов и забытых истин. Как же ты можешь не видеть… – она замолкает. Дом вздрагивает.
– Вижу и я, Дреска, но если ты была там, когда она была жива, то ты видела и ее смерть.
– Я все видела. И была свидетелем преступлений ваших предков. Вы сделали это… – она хрипит, когда он пытается ее перебить, морща нос, как от запаха какой-то гнили.
Дреска понижает голос так, что я не могу ничего разобрать, для этого надо было бы войти в дом. Ясно различаю только одно слово: ведьма. А потом Дреска громко шипит, как вода на горячих углях.
– Не испытывай меня, Дреска Торн, – старик повышает голос, говорит все громче. – Дерево растет, потом оно гниет, и вырастают новые. – Его зеленые глаза сверкают. – Дерево не гниет только ради того, чтобы снова уйти в землю, исчезнуть целиком, с корой и все прочим… И ты должна знать…
Но, кажется, Дреске надоел разговор. Вскинув руки, она машет на Томаса так, словно гасит пламя на его костлявых плечах, и выбегает. Я отскакиваю как можно дальше от дверного проема и делаю вид, будто только что подошла. Но даже встань я сейчас прямо на пути у Дрески, она бы меня не заметила. Она ковыляет мимо, что-то бормоча себе под нос.
– Дурья башка, – ворчит она, ни к кому не обращаясь и поддавая ногой гладкий темный камень.
Прихрамывая, старуха идет прочь от трех домов, принадлежащих Совету, и поворачивает на восток, где под серым небом стоит другая, более крупная группа домов.
Палкой Дреска выкапывает несколько камней и пару хороших веточек, потом с трудом, кряхтя, пытается нагнуться, чтобы собрать их в грязный свой передник. Я крадучись иду за ней, не понимая, что она задумала.
– Палки и камни, Лекси Харрис, – совершенно неожиданно говорит она, как будто этим отвечает на все вопросы.
– Чтоб переломать мне кости? – договариваю я за нее.
– Нет же, глупая девчонка, просто палки и камни. Чтоб делать птиц, – она почти поет своим скрипучим голосом, продолжая вприпрыжку ковылять по дороге. – Подобраны с деревенской улицы, прибиты к каждой деревенской двери, зоркие стражи, чтобы присматривали ночью, не спускали глаз со зла.
Дреска глядит на меня, все еще дребезжа. Так дребезжит задетый ненароком стакан, пока снова не обретет устойчивость. Она ждет ответа, какого-то отклика. Не дождавшись от меня ничего, трясет головой, наклоняется, пытаясь поднять с дороги еще одну ветку. Повернувшись, она с силой хлещет меня этой веткой и улыбается. Я тру руку.
– Боже правый, я забыла, что знала в детстве, – сокрушается она, тыча в меня концом клюки. – Давным-давно, задолго до того, как Ведьмина считалка всем полюбилась, мы знали и другие, не меньше дюжины. Тогда люди еще что-то понимали. Я тогда была еще девочкой.
Я понимаю, что все когда-нибудь были маленькими, но никак не могу представить Магду и Дреску детьми – кажется, они всегда были такими, сгорбленными и ветхими. Вернее, я, конечно, могу попытаться, но получается нечто несуразное: странное существо, всего на несколько дюймов ниже Дрески, такое же морщинистое, с голосом тонким, как у Рен, и улыбкой шире, чем сейчас, но такой же беззубой.
Я в ужасе жмурюсь, пытаясь избавиться от стоящего перед глазами образа. А когда снова открываю глаза, Дреска уже бредет прочь по тропинке, ведущей на юг, вокруг деревни к ее хижине.
– Дреска, – зову я, бросаясь вдогонку. – Рен сказала, что слышит голоса друзей, они зовут ее поиграть на пустоши. Сама я их толком не слышу, слова сливаются, и я не могу их разобрать, а взрослые, похоже, вообще ничего не
