— Не верю. Более того, я почти убежден, что сегодня ты услышала там что-то очень неприятное. И это расстроило и обидело тебя, — по тому, как беззащитно дрогнули вдруг и опустились ее плечи, Люциус понял, что не ошибся. — Расскажи мне. Пожалуйста.
— Никто из них, кроме Гарри и Джинни, так и не принял моего решения, касающегося того, что теперь ты появился в нашей жизни и принимаешь участие в судьбе Элиаса. И они осуждают то, что я позволила тебе это. Формально со мной согласились лишь Гарри и Джинни, но даже они неискренни в своем согласии. Принять — приняли, но понять так и не смогли. Они пытаются вести себя терпимо, но по каким-то мелочам я все равно чувствую их непонимание… — Гермиона почему-то не могла встретиться с ним взглядом.
— И что же это за мелочи? — уточнил Люциус, осторожно и почти незаметно вдыхая сладкий запах чего-то цитрусового, тянущийся от нее легким шлейфом.
— Ну, например, меня могут спросить, как поживает наш «спермодонор», и хорошо, если это произойдет не при ребенке. Или же пренебрежительно усмехнуться и закатить глаза, когда Элиас что-то рассказывает о тебе. Я понимаю, что это делается не нарочно, и меня никто не хочет оскорбить, но… легче от этого, к сожалению, не становится, — тихо призналась Гермиона. — Настойчиво, хотя и молча, но они сопротивляются произошедшему.
— Честно сказать, я думаю, что твоим друзьям нужно время, чтобы принять этот факт, как данность. И рано или поздно, им придется это сделать. Другого выбора, к сожалению, нет. Поскольку, нравится кому-то или не нравится, но я — отец Элиаса, и никуда из вашей жизни исчезать не собираюсь, — Люциус тоже откинулся на спинку дивана и даже, копируя ее, положил ноги на журнальный столик. Взгляд невольно остановился на двух парах ступней: его (крупных, обутых в туфли из блестящей драконьей кожи) и ее — маленьких и босых, с розовыми ноготками и крошечным серебряным колечком на одном из пальцев.
— Я очень хочу, чтобы ты оказался прав. А еще ужасно боюсь, что Элиас услышит что-то из этого. Так неловко может получиться… И меньше всего хочу, чтобы мальчику, если понадобится, пришлось выбирать между ними и тобой… — ее голос слегка подрагивал, да и сама Гермиона ощущала, как к горлу подкатывает дурнота.
— Порой мне кажется, что до конца жизни уже не смогу разорвать замкнутый круг, связанный с моим прошлым. Как в той идиотской игре… Можно подойти почти уже к финишу, но случается нечто — какая-то дурацкая карточка вдруг достается из колоды, раздаваемой судьбой, и я снова оказываюсь там, где придется все начинать сначала… — Малфой усмехнулся и качнул головой, пытаясь отогнать ощущение собственной беспомощности и никчемности. Сейчас Люциус, как никогда понимал, что память у людей долгая, и о его ошибках и преступлениях забудут нескоро. И даже не факт, что дадут второй шанс. Возможно, некоторые мосты уже не восстановить. Лишь сжечь.
— То есть, признаешь, что твоя жизнь чем-то напоминает игру «Страна Конфет»? — не удержавшись, Гермиона негромко, но искренне расхохоталась.
— Можешь смеяться, но по сути — да. Я всегда предпочитал поступать с умом, хитро, расчетливо. А жизнь, тем временем, раз за разом с насмешкой доказывала мне ничтожность этой великой и продуманной стратегии. Подкидывая карточки, которые отбрасывали меня даже не к началу… а еще дальше. В минус! Хотя, оглядываясь сейчас назад, должен признать одно: на многое из произошедшего напросился я сам. И заслужил все, что получил, — глядя на пламя, играющее в камине, Малфой разговаривал сейчас не столько с Гермионой, сколько с самим собой.
— Почему ты поцеловал меня… тогда? — мягко, почти нежно, прошептала вдруг она.
Люциус судорожно сглотнул и чуточку повернул голову, чтобы увидеть ее лицо. Гермиона полулежала, по прежнему откинувшись на спинку дивана, и золотистые блики каминного пламени плясали на ее коже и отражались в глазах, уставившихся прямо на него. Она нервничала, это Малфой заметил по характерно прикушенной нижней губе. Но ощущение удовлетворенности от того, что она все-таки задала этот вопрос, затмило все прежние эмоции.
«Получается… что я что-то значу для нее… Значу!»
— Потому что не смог остановиться, — честно ответил он.
— И что это было? Способ заставить меня замолчать? — ее снова охватила дурнота, смешанная со страхом.
— Нет же! То есть… Послушай, да — это был порыв, потому что я ничего не планировал. И уж точно не собирался таким образом заставить тебя замолчать. Прости, если обидел. Пожалуйста. Я… не хотел оскорбить тебя, — Люциус, настороженно наблюдающий за ее реакцией, увидел, как глаза Гермионы слегка расширились, а дыхание стало более частым.
— Да я и не обиделась… Удивилась, конечно… но не обиделась, — еле слышно прошептала она. — Мне лишь интересно: и что… это все значит?
— А чего бы хотелось тебе? Что, по-твоему, это значит? — у Малфоя перехватило дыхание. Он и надеяться не смел, что Гермиона даст повод заговорить об их отношениях.
— Я не знаю… Но хотела бы услышать твое мнение…
Как же Люциус желал и боялся этого разговора, поскольку прежние опасения нахлынули вдруг снова.
«Мало того, что Гермиона моложе меня почти вдвое, так сплетники будут рады посмаковать еще и романтические отношения героини войны с Пожирателем Смерти. А уж новость о том, что Элиас — мой ребенок, и вовсе вызовет скандал. Не причиним ли мы вреда нашему мальчику, ступив на эту зыбкую почву, где любой неверный шаг сможет разрушить хрупкое равновесие, в котором живем сейчас?»
Но влечение к этой женщине оказалось сильней голоса разума. Потянувшись, Малфой коснулся ладонью ее щеки.
— Могу лишь сказать, что бесконечно восхищаюсь тобой — как женщиной, и как человеком. Мне нравится находиться в этом доме не только ради Элиаса, но и ради тебя…
От его голоса (низкого и чуть хрипловатого) по спине Гермионы побежали мурашки.
—
