Ну не получается думать, хоть умри. Анет даже пыталась считалочки какие-то вспомнить, стишки детские — ничего не выходило. В голове болтались только жалкие обрывки мыслей, между собой не связанные. И поверх них навязчивым мотивом повторялось одно: «Если…», а что если, зачем если — не понятно, не додумывалось.
И, главное, липкий тошнотворный, не оформленный и ни на что конкретно не направленный страх. Просто паника не сформулированная.
Так что врут все в иллюзион-спектаклях. Не вспоминаются выборочно-трагичные или, напротив, трогательные моменты прошлого. И раскаяние, мол, чего-то не сказал или сказал, да не то, не накрывает. Даже реветь не получается. Грудь-то давит и горло перехватывает, а наружу ничего не выливается, эдакий слезный запор. Ну и страх — он вообще везде и на всем.
И только когда из-за дверей появилась каталка, окруженная, будто свитой, людьми в желтом и сердитый господин в маске оттолкнул Ани так, что она снова на стул плюхнулась, Сатор поняла: этот ужас просто страх неизвестности, непонимания, что там делается и чем закончится.
А Кайрена она так и не увидела, только очень темные и почему-то показавшиеся мокрыми пряди волос на белой-белой простыне.
Зато ее заметил хирург, вышедший вслед за каталкой, на ходу сдирающий с себя пропотевшую пижаму. Анет вспомнила: когда еще она интернатуру проходила врачи жаловались, что при оперблоке никак не сделают нормальную душевую, приходится через весь этаж таскаться. И это знание про душ показалось очень важным, дало ощущение причастности.
— Вы что тут делаете, — нахмурился немолодой уже, похожий на медведя хирург.
У него даже руки заросли совершенно звериной шерстью.
— Моя фамилия Сатор, — Ани встала и тут же поняла, что этого делать не стоило — приподнимись она на цыпочки и то бы врачу даже до уха макушкой не достала. А это солидности не добавляло. — То есть Лангер.
— Так Сатор или Лангер? — не слишком приветливо уточнил хирург, глянув как-то странно.
Ани тоже посмотрела: на ее шелковом платье, примерно на уровне колен, зияла шикарная дыра и сквозь нее даже кружевце нижней сорочки виднелось. А еще руки Анет были в засохшей буроватой корке, как в перчатках, и дико чесались. Она и почесывалась, сама не замечая.
— Лангер, — кивнула Ани, колупнув ногтем корочку. — Мой дядя был заведующим нейрохирургией и я…
— Ясно, — еще больше помрачнел хирург, глядя без всякого намека на приязнь. — Но предупреждаю сразу и только один раз: в реанимацию я вас не пущу, будь вы хоть племянницей, хоть любимой женой.
— Но почему? У меня медицинское образование и я могла бы…
— Не могли бы, — отрезал медведь. — Что вы там делать станете? Рыдать и к ручке пациента преподать? На пользу это не ему, ни вам не пойдет. Узнавайте о состоянии через справочную. Ну, или через дядю. Более я ничем помочь не могу.
— Хоть скажите, как он сейчас! — взмолилась Сатор, даже руки сложила.
— Медицинское образование, говорите? — недобро улыбнулся хирург. — Ну так вот, как коллега коллеге: стабильно тяжелый. Всего хорошего.
Анет снова кивнула, опускаясь на проклятый стул. Стабильно тяжелый — это в переводе с медицинского на человеческий значит примерно следующее: «А Дева знает, как там дальше будет!». Ну вот чего ему стоило сказать, мол: «Все хорошо, завтра в себя придет, послезавтра в палату переведем»? Ведь ничего!
Сколько раз сама Сатор говорила, что никаких прогнозов дать не может. Даже злилась на людей, которые донимали и донимали, просяще в глаза заглядывали, не желая ничего понимать.
— Ну как он? — спросил невесть когда успевший подойти следователь с нежным имечком Май. — Поговорить-то с ним можно?
— Пока нет, — помотала головой Сатор, даже не удивившись в общем-то неожиданному появлению полицейского.
— А жаль, — следователь поддернул мятые брючата, пристроился рядом с Сатор на стульчик. — Поспрашать бы его нужно, поговорить. Наверное, надо к главному идти, чтоб меня пустили. Знаю я этих докторов, тянуть будут, оберегать, а дело-то стоит.
— Вы в своем уме? — вяло возмутилась Анет. — У него проникающее ранение, почка задета.
— Это мы знаем, и чем знаем тоже, — не стал спорить Май, боком, по-собачьи косясь на Сатор. — Только вот не знаем, зачем.
— Как зачем? Они хотели часы отнять и кошелек.
— Да? — полицейский даже не дал себе труда сделать вид, что верит. — А вот у нас другая информация имеется.
— Какая еще информация?
Слова следователя не то чтобы Анет заинтересовали, она будто просыпаться начала. Бывает такое, мерещится что-то вполне реальное, во что даже веришь, а потом медленно, словно всплывая, начинаешь понимать: это всего лишь сон.
— Ну вот, говорят, вас подловили, когда колечко вместе с этим Нелдером поперли. Подловили же? А в том ресторанчике, где вы ужинать изволили, вчерась как раз портмоне у господина утянули. Не вы ли? А потом, значит, с подельниками добычу не поделили, вот и… — Следователь с хрустом поскреб ногтями шею. — Ну как, будем говорить?
— Ни о чем я с вами говорить не собираюсь, — припечатала Ани, вскакивая. — Без адвоката уж точно. — Откуда этот «адвокат» выплыл, она и сама не понимала. — А вы… Вы просто…
— Так работа у меня такая, милая девушка, — очаровательно улыбнулся следователь. — Не хотите говорить — и не нужно. Потом поболтаем. Вы только далеко не убегайте. Держитесь так, чтобы мы вас найти сумели, хорошо?
— Да идите вы в… — четко и ровно выговорила Сатор, разворачиваясь на каблуках.
Одурь вместе со страхом словно ветром унесло, прихватив с собой усталость, которой, наверное, тоже следовало быть. Но понимание: Нелдера спасть надо и не сидя у его постели, а что-то по-настоящему делая, заслонило все остальное.
Историй про то, как полиция хватает первого попавшегося под руку и что с ними потом делается, Анет слышала предостаточно. И допустить, чтобы такое с Кайреном случилось, Сатор не могла. Вот не могла — и все!
* * *Дом профессора Лангера был не то чтобы запущенным, но как-то по-холостяцки неуютным, необжитым. Собственно, это никого, включая хозяина, не удивляло: женщин, даже и случайных, тут отродясь не водилось, о чем профессор не раз и не без гордости заявлял, а сам старый врач свое жилище не слишком жаловал, предпочитая большую часть свободного времени проводить в особнячке Саторов, где, по его же утверждению, «жизнь цвела». А себя Лангер не без юмора, правда, и не без горечи тоже величал «старой девой приживалкой».
А вот Ани дядюшкин дом с детства нравился. Было в
